Научная актуальность исследования истории эпидемий и противодействия им заметно возросла во всем мире в связи с пандемией коронавируса. Глобальная вспышка COVID-19 потребовала оперативной выработки как необходимых способов противодействия самой болезни, так и системы мер против распространения вируса. Обращение к истории противодействия общества различным болезням и их распространению во время пандемий интересно с научно-исторической точки зрения. В XIX в. содержательный опыт противостояния эпидемиям был накоплен как в Европе, так и в России в отношении холеры. Этот опыт фиксировался в законодательстве, ведомственном делопроизводстве, отразился в мемуарных и эпистолярных источниках. Медицинские и административные меры по борьбе с холерой неплохо исследованы в отношении российских городов и особенно столиц[1]. Самостоятельным предметом исследований становится влияние эпидемии, а также мер по борьбе с ней на общественные настроения, что получило отраженное в эго-документах, периодике, донесениях полиции[2]. Совершенствование противоэпидемических мер и организации здравоохранения и их эффективность получили характеристику в работах по истории медицины.
Холера была одним из самых смертоносных и массовых заболеваний в XIX — начале XX в. Достаточно сказать, что в XIX в. было пять больших пандемий холеры в мире (1817–1823, 1826–1837, 1846–1862, 1864–1872, 1883–1896 гг.)[3]. Холера была вездесуща, вызывала «в народе безотчетный страх и ужас»[4], часто распространялась в армии, ведущей военную кампанию. Например, во время подавления Польского восстания 1830–1831 гг. холера унесла жизни более 12000 русских солдат[5], немалой была смертность от холеры во время Венгерского похода русского экспедиционного корпуса (1849 г.) и во время Крымской войны.
Сильнейшая вспышка холеры в России случилась в 1830–1831 гг. Продвигаясь с юга страны, летом 1830 г. болезнь распространилась в Москве, а июнь 1831 г. был отмечен первыми холерными больными в Петербурге. Масштаб распространения заболевания и смертность от холеры приняли ужасающий характер: в 1831 г. в России числилось заболевшими холерой 466 457 человек, из них умерло 197 069, то есть 40%[6]. Исследование противодействия холере во время первой эпидемии важно, поскольку именно тогда в быстро меняющейся обстановке вырабатывались меры, способные сдерживать распространение холеры, но при этом предлагались и неэффективные и даже вредные решения.
Эпидемия холеры 1831 г. достигала наибольшей интенсивности на юго-западе России — в Бессарабской области, Черниговской, Полтавской, Екатеринославской, Харьковской, Таврической губерниях и в области Войска Донского, где процент умерших на 1000 человек населения колебался от 9,3 до 20,3[7]. В Петербурге смертность от холеры также была высока. По официальным данным, из проживавших в 1831 г. в Петербурге 448 221 человек (эта цифра не включает воинских чинов и десятки тысяч сезонных рабочих) с 14 июня по 5 ноября заболело 9 245 человек, из которых умерло 4 757, т. е. более половины[8]. Конечно, это было связано с плотностью населения в столице, особенно в летний период, и неудовлетворительными санитарно-гигиеническими условиями жизни большинства горожан, особенно беднейших слоев.
Важной причиной взрывного распространения холеры стала неосведомленность городских жителей об источниках инфекции и характере болезни, ложные слухи и паника. 5 июля 1831 г. на Сенной площади вспыхнул бунт «черни», подавленный только силами полиции, а также личным появлением Николая I перед народом. Обстоятельства «усмирения» бунта, итоги следствия о его «зачинщиках» и жертвах еще не стали предметом развернутого исследования[9], однако понятны выводы, которые сделало правительство. Результатом этих событий стали жесткие административно-полицейские меры в столице, соединенные с широкой пропагандой противоэпидемических мер, созданием медицинских и социальных барьеров на пути холеры. В целом, эти меры оказались своевременны и эффективны, именно благодаря им холера практически не задела учебные заведения, подведомственные Министерству народного просвещения.
Петербург являлся не только административным, но и научно-образовательным центром империи. Здесь находились высшие учебные заведения (Горный институт, Технологический институт, Главный педагогический институт, Императорский университет), военно-учебные заведения, гимназии. Сравнительное изучение мер, принимаемых в учебных заведениях Петербурга во время холерных эпидемий 1830–1831 и 1848 гг. является целью настоящей статьи. Не менее важно оценить само восприятие чрезвычайной обстановки современниками и их поведение, на примере представителей «ученого сословия».
Вскоре после начала эпидемии холеры в Петербурге был создан «Комитет для принятия мер противу распространения холеры в здешней столице», который возглавил петербургский военный генерал-губернатор П. К. Эссен. В обязанности Комитета входило развертывание предохранительных мероприятий, к которым относились временные обсервационные заставы[10], оцепление городских кварталов, организация временных холерных больниц и кладбищ. Комитет отвечал за разработку мероприятий по борьбе с распространением эпидемии[11].
Министерство внутренних дел 25 июня 1831 г. издало «Краткое наставление к распознанию признаков холеры, предохранения от оной и средства при первоначальном ее лечении», составлявшееся, скорее всего, в спешке и потому изобилующее довольно странными формулировками и рекомендациями, которые были, в частности, отмечены бароном И. Р. Ховеном. Он писал, что «ничто так не располагало к страху, к унынию и к беспокойству духа, как беспрерывно издаваемые правительством предостережения, наставления, распоряжения (кои тут же отменялись), попечительские посещения, ежедневные разнородные требования полиции, тревожившие и наводившие страх на жителей столицы»[12]. Можно полагать, что у общества во время эпидемии возник запрос на понятные, последовательные и эффективные меры борьбы с болезнью. Таких мер в самом начале появления холеры в Петербурге разработано не было. Сомнительные и даже вредные рекомендации вроде ношения «набрюшников», натирания тела и рук уксусом, использования хлора для обеззараживания предметов и пищи не могли препятствовать распространению холерного вибриона, которое происходило через источники воды и при близком контакте с зараженными.
Для борьбы с холерой создавалась сеть оцеплений и карантинов. Транспортное сообщения между городами, а также между Петербургом и пригородами было прервано[13]. Н. В. Гоголь в письме В. А. Жуковскому в Царское Село отмечал, что «карантины превратили эти 24 версты (расстояние от Санкт-Петербурга до Царского Села. — С. К., Т. Ж.) в дорогу от Петербурга до Камчатки»[14].
21 июня 1831 г. А. В. Никитенко, тогда адъюнкт-профессор университета, оставил в своем дневнике следующую запись: «Мы с попечителем осматривали наши учебные заведения; благодаря судьбе в них еще не появилась холера»[15]. Эта запись сделана в момент наибольшей заболеваемости в столице. Буквально на следующий день на Сенной площади произошел холерный бунт.
Вскоре болезнь начала уносить жизни преподавателей и воспитанников учебных заведений Петербурга. В университете от холеры умерли профессор физики Н. П. Щеглов и историк Т. О. Рогов[16]. А. В. Никитенко фиксирует в дневнике: «26 июня 1831 г. Вот и возле нас холера сразила несколько жертв. Профессор физики Щеглов, прострадав около шести часов, умер. Кастелянша в пансионе сегодня занемогла и через пять часов тоже умерла. Умер и профессор истории Рогов».
В таких обстоятельствах настроение жителей столицы было подавленным. Никитенко пишет: «Жертвы падали вокруг меня, пораженные невидимым, но ужасным врагом. Попечитель до того растревожился, что сделался болен: а теперь болезнь и смерть синонимы. По крайней мере, так думают все. В сердце моем начинает поселяться какое-то равнодушие к жизни. Из нескольких сот тысяч живущих теперь в Петербурге всякий стоит на краю гроба — сотни летят стремглав в бездну, которая зияет, так сказать, под ногами каждого». Это настроение подавленности, фатальной готовности к смерти, совпадает с настроениями москвичей, пережившими подобное годом раньше. Вот что писал профессор Московского университета М. П. Погодин своему коллеге С. П. Шевыреву в Италию: «Пишу к тебе, любезный Степан Петрович. Помолись о Москве в храме Святого Петра и обо мне, особенно если я достойнее других. В южной и юго-восточной России свирепствует зараз cholera morbus. Есть близко Москвы. Все меры взяты теперь: везде карантины, город оцеплен. Университет заперт, фабрики распускают. На днях у нас несколько человек умерло с признаками сомнительными, а город уныл был ужасно»[17].
Внешними признаками болезни считались: бледность, похудение лица, впалые глаза, сухой бледный язык, слабые пульс и дыхание, холодные руки и ноги. От появления первых признаков заболевания до смерти проходило один-два дня, а то и всего несколько часов. Изнуряющий понос и резкое обезвоживание оставляли человеку мало шансов справиться с болезнью, которая заканчивалась потерей сознания, судорогами, смертью.
Руководителям учебных заведений необходимо было в кратчайшие сроки разработать систему мер противодействия болезни, поскольку у них перед глазами имелся печальный опыт Москвы, где холера проникла даже в Московский университет, закрытый в связи с эпидемией на целых полгода. А. И. Герцен поставил холеру наряду с визитом в университет А. фон Гумбольдта и будущего министра С. С. Уварова в число самых значимых событий своего университетского курса[18]. Также Герцен оставил описание умершего от холеры студента Московского университета: «Утром один студент политического отделения почувствовал дурноту, на другой день он умер в университетской больнице. Мы бросились смотреть его тело. Он исхудал, как в длинную болезнь, глаза ввалились, черты были искажены; возле него лежал сторож, занемогший в ночь»[19].
Отметим, в петербургских учебных заведениях меры предосторожности от холеры были приняты еще осенью 1830 г., когда болезнь появилась в Москве, и стало понятно, что Петербургу ее тоже не избежать. Руководители учебных заведений обязаны были ежедневно представлять министру народного просвещения донесения о количестве принятых в лазарет воспитанников, с информацией о характере заболеваний. О случаях обнаружения холеры или подозрений на нее министру следовало доносить немедленно[20]. Превентивные меры разрабатывались врачами разных учебных заведений и в основе своей были схожи. Так, штаб-лекарь Главного педагогического института Рейнгольд Ниберг рекомендовал придерживаться следующих мер: «1) Воздух во всех комнатах должен быть как можно чище, для того нужно почаще отворять форточки, курить дегтем, уксусом или хлорином и протапливать в сырых комнатах; 2) Беречься простуды, одеваться теплее и ноги держать в сухой обуви; 3) Не обременять желудок излишнею и неудобоваримою пищей; строго запретить есть яблоки, сливы, дыни, арбузы, огурцы, сырую репу, морковь и тому подобные овощи; 4) Соблюдать наибольшую чистоту тела, переменять сколь возможно чаще белье и чаще ходить в баню; 5) Не выпускать до времени воспитанников из заведения, запретив им всякое сношение с приходящими к ним лицами»[21]. Р. Ниберг также предлагал «для поддержания крепости телесных сил, тесно связанных с душевными... сократить их (воспитанников. — С. К., Т. Ж.) умственные занятия»[22]. Для служителей института помимо первых четырех пунктов предлагалось «запретить, притом строго, излишнее употребление горячих напитков и не выходить утром с тощим желудком».
В предписании о мерах предосторожности против холеры для Института Корпуса инженеров путей сообщения было отдельно оговорено, как поступать в случае смерти холерного больного: «Если случится (чего боже сохрани), что такового больного от неподания ему скорой помощи постигла бы смерть, то находившееся на нем белье и кровать должны быть прежде их употребления хорошо вымыты и по крайней мере четверо суток выветрены. Самого же мертвого погребать не далее, как по прошествии суток»[23].
Холера не миновала учебные заведения. Тот же А. В. Никитенко сообщает, что в Екатерининском институте, где он преподавал, от холеры умерли четыре воспитанницы[24]. Петербургский университет так же, как и ранее Московский, был закрыт на карантин, а занятия прерваны. Как отмечал Ф. Н. Фортунатов, курс университета, начавшийся в феврале 1831 г., был продлен до июня 1832 г. и вместо годового стал полуторагодовым, поскольку студентам были предоставлены продолжительные каникулы в связи с эпидемией холеры[25]. Научная карьера самого Ф. Н. Фортунатова была сломана холерой. Он в составе еще нескольких лучших выпускников университета был отобран для отправки в 1831 г. в Дерптский профессорский институт, но вынужден был отказаться от этой перспективы из-за смерти от холеры обоих родителей и необходимости помогать родным. Он был направлен учителем в Вологодскую губернскую гимназию, впоследствии стал директором Олонецкой губернской гимназии.
Примечательно, что в отдаленных губерниях Петербургского учебного округа директора училищ получили право самостоятельно принимать решение о закрытии учебных заведений. Так, директор училищ Вологодской губернии сообщал ректору Петербургского университета о том, что, приняв во внимание появившуюся в городе холеру, он принял решение с 24 сентября 1830 г. закрыть учение в гимназии и состоящих при ней училищах, учение продолжилось только в гимназическом пансионе, питомцы которого находились в изоляции. Свое решение директор училищ аргументировал тем, что «в училищном доме учатся 176 воспитанников разного звания учеников, поэтому болезнь могла быстро распространиться»[26]. Когда болезнь отступила, учебные заведения были открыты. Однако в конце октября 1830 г. в Вологде вновь обнаружились признаки холеры, поэтому губернская гимназия и училища, кроме гимназического пансиона, с 25 октября были вновь закрыты[27].
Ситуация эпидемии в столице осложнялась тем, что в городских низах распространялись слухи о том, что никакой реальной болезни нет, а врачи обманывают людей. Такие слухи были далеко не безобидными — над врачами совершались самосуды, их избивали до смерти, врывались в лечебницы и уводили оттуда больных. Обстановка осложнялась тем, что советы по профилактике и лечению холеры были разнообразными и зачастую противоречивыми, поскольку в то время существовало несколько теорий о причинах распространения болезни, методах ее профилактики и лечения. Вплоть до 1883 г. «не только темный русский народ, но и сами врачи точно, определенно не знали ни возбудителя азиатской холеры — ее живой заразы, ни путей ее передачи, ни более или менее верных мер борьбы с ней»[28].
Врачи ситуацию переломить не могли и при этом рисковали собственными жизнями ради спасения людей. Так, член медицинского совета при Центральной комиссии для прекращения холеры врач Матвей Яковлевич Мудров умер от холеры в 1831 г.[29].
Наиболее разрушительной для России по числу умерших была холерная эпидемия 1847–1848 гг. Жестоко пострадала от нее и столица империи. В конце июня 1848 г., на пике эпидемии, число заболевших в Петербурге превышало 1000 человек в день[30].
А. В. Никитенко на этот раз подробно и бесстрастно фиксирует в дневнике число заболевших и умерших, в том числе имена крупных чиновников и аристократов, продолжая перемещаться с дачи в город по делам службы. Как биограф он с горечью пишет о смерти бывшего профессора философии А. И. Галича, уволенного из университета еще в 1821 г.: «В 1848 г. посетила Петербург холера, и между тысячами обреченных ей жертв в Галиче нашла она готовую для себя добычу. В начале весны, как обыкновенно, он переехал в Царское Село, чтобы провести там лето. И, несмотря на то, что он не принимал никаких предосторожностей против опасного и беспощадного врага и продолжал свой образ жизни, холера не вдруг поразила его. Целое лето он провел с обычною своею беззаботностию, как бы забытый ею, и уже в сентябре месяце, 9-го числа, когда она, по-видимому, начала ослабевать, почувствовал первые припадки болезни и, хотя в жестоких, но непродолжительных страданиях скончался того же дня. Ему было около 65 лет. Посреди всеобщей паники, произведенной эпидемией, всякий заботился о себе; ученики, почитатели и друзья Галича, рассеянные в разных частях Петербурга или в его окрестностях, спустя уже несколько дней узнали о его кончине; никто из них не сопровождал его до могилы»[31].
При этом руководство и медицинская часть учебных заведений к тому времени оказались во всеоружии перед лицом холеры. В некоторых училищах столицы по официальным данным вообще не было выявлено заболевших. Причину этого можно усматривать, как в случае с Главным педагогическим институтом, в особом закрытом характере учебного заведения, а также в режиме карантинных мер, которые сводили внешние контакты воспитанников к минимуму и позволяли постоянно наблюдать за их состоянием и занятиями.
В Санкт-Петербургском университете, в 1848 г. располагавшемся в здании Коллегий вместе с Главным педагогическим институтом, все казенные студенты жили на частных квартирах, но аудитории постоянно окуривались специальным составом, лекарь регулярно проводил освидетельствование студентов. В отличие от 1831 г. не было зафиксировано смертных случаев среди преподавателей. Известно, что в 1849 г. умер студент университета Юлиан Садовский, «предположительно от холеры»[32]. Других заболевших и умерших от холеры среди студентов официальное делопроизводство не фиксирует. В университете, как и в Главном педагогическом институте, благодаря превентивным и обсервационным мерам обстановка оставалась спокойной. Важно отметить, что система этих мер, усиленная и дополненная специальными антихолерными распоряжениями властей, в учебных заведениях вырабатывалась в предшествующие 30 лет, при борьбе с «обычными» инфекционными болезнями (чахотка, скарлатина, корь), которые в условиях совместного проживания студентов были их постоянными спутниками и иногда заканчивались смертельными случаями.
Таким образом, можно констатировать, что высшая школа Петербурга во время первого появления холеры в столице использовала в целом эффективные меры борьбы с заболеванием. Во многих учебных заведениях не было ни одного заболевшего воспитанника. Эффективными средствами борьбы с эпидемией, позволившими избежать жертв, были ограничение контактов служащих и воспитанников с третьими лицами, даже с самыми близкими родственниками, обычные санитарные меры, практиковавшиеся в закрытых учебных заведениях и ежедневный врачебный контроль. В 1848–1849 гг. эти меры проводились так же строго как во время предыдущей эпидемии и не привели к массовой заболеваемости учащихся, в то время как количество заболевших горожан в это время в несколько раз превысило показатели 1831 г.
Список литературы
Архангельский, Г. И. Холерные эпидемии в Европейской России в 50-ти-летний период 1823–1872 гг. / Г. И. Архангельский. — Санкт-Петербург : Тип. М. Стасюлевича, 1874. — 356 с.
Барабанова, К. С. Первая холера в Санкт-Петербурге в 1831 г.: противоэпидемические мероприятия и отношения горожан к ним / К. С. Барабанова // Труды Института российской истории РАН. Вып. 12. — Санкт-Петербург, 2014. — С. 129–143.
Барабанова, К. С. Эпидемия холеры в Санкт-Петербурге в 1831 г.: власть и горожане в условиях чрезвычайно ситуации : дис. … канд. ист. наук / Ксения Сергеевна Барабанова. — Санкт-Петербург, 2017. — 201 с.
Барсуков, Н. П. Жизнь и труды М. П. Погодина / Н. П. Барсуков. — Санкт-Петербург : А. Д. и П. Д. Погодины, 1890. — Кн. III. — 396 с.
Батшев, М. Память о холере 1830–1831 годов в Москве в дневниках, письмах и мемуарах / М. Батшев, С. Трифонова // Историческая экспертиза. —2020. — № 3. — С. 184–201.
Васильев, К. Г. История эпидемий в России. Материалы и очерки / К. Г. Васильев, А. Е. Сегал ; под ред. А. И. Метелкина. — Москва : Медгиз, 1960. — 398 с.
Выскочков, Л. В. Холерная пандемия 1830–1831 гг. в Российской империи по воспоминаниям и письмам, газетным заметкам, текстам административных указов и другим личным и официальным источникам / Л. В. Выскочков, А. А. Шелаева // Studia historica gedanensia. — 2021. — T. ХII. — S. 259–288.
Герцен, А. И. Былое и думы / вступ. статья В. А. Путинцева; примеч. Н. П. Ждановского. Т. 1, Ч. 1–3. / А. И. Герцен. — Москва : Гослитиздат. — 1958. — 455 с.
Гоголь, Н. В. Полное собрание сочинений / гл. ред. Н. Л. Мещеряков ; АН СССР, Ин-т литературы (Пушкин. дом). — Т. 10. — Письма. — 1820–1835 / ред. В. В. Гиппиус / Н. В. Гоголь. — Москва : Изд-во АН СССР, 1940. — 490 c.
Золотницкий, В. Н. Азиатская холера: причина ее, пути распространения и меры борьбы с нею / В. Н. Золотницкий. — Нижний Новгород : Тип. № 3, 1919. — 31 с.
Никитенко, А. В. Дневник / А. В. Никитенко. — Москва : Гослитиздат, 1955. — Т. 1. 1826–1857. — 542 с.
Никитенко, А. В. Александр Иванович Галич, бывший профессор философии в С.-Петербургском университете / А. В. Никитенко // Журнал Министерства народного просвещения. — Санкт-Петербург, 1869. — Январь. Ч. CXLI. — C. 1–100.
Фортунатов, Ф. Н. Воспоминания о С.-Петербургском университете за 1830–1833 годы / Ф. Н. Фортунатов // Русский архив. — 1869. — № 2. — Стб. 305–340.
Ховен, И. Р. Холера в Санкт-Петербурге в 1831 году / И. Р. Ховен // Русская старина. — 1884. — Т. 44. – С. 391–400.
Шерих, Д. Ю. Агонизирующая столица: Как Петербург противостоял семи страшнейшим эпидемиям холеры / Д. Ю. Шерих. — Москва : Центрполиграф ; Санкт-Петербург : Русская тройка-СПб., 2014. — 284 с.
Landowski, Z. Reakcje społeczne na pierwszą pandemię cholery w carskiej Rosji na podstawie przeglądu prasy i dokumentów z epoki (ХIХ w) / Z. Landowski // Studia historica gedanensia. — 2021. — T. ХII. — S. 289–323.
McGrew, R. E. Russia and the Cholera, 1823–1832 / R. E. McGrew. — Madison : University of Wisconsin Press, 1965. — 229 p.
