Манифест новой северной прозы был провозглашён карельскими писателями Дмитрием Новиковым, Яной Жемойтелите, Ириной Мамаевой и Александром Бушковским в 2013 г. С этого события ведёт свой отсчёт история направления, с каждым годом прирастающего новыми именами и произведениями. Данный манифест представляет собой вербализованный документ, и его фундаментальные установки, в различной мере воплотившиеся в произведениях писателей направления, сводятся к нескольким ключевым положениям. На последних мы здесь и сосредоточим внимание, проиллюстрировав их примерами из романа «Голомяное пламя» Д. Новикова с привлечением дополнительного материала из произведений других авторов новой северной прозы (А. Бушковского, Я. Жемойтелите, И. Мамаевой). Предметом настоящего исследования, таким образом, является репрезентация сформулированной в манифесте идеологии новой северной прозы, в тексте одного из произведений её вдохновителя.
К настоящему моменту предпринималось несколько попыток систематизировать и описать явление новой северной прозы, как в публицистике, так и в научных работах отечественных исследователей. К примеру, в трудах литературоведов И. Н. Ивановой, Л. И. Мальчукова, А. С. Сазоновой, в материалах карельских журналистов В. И. Калачевой, Н. Мешковой, а также в произведениях и интервью самого Д. Г. Новикова. Цель данной статьи — выявить релевантные положения новой северной прозы в одном из ключевых текстов. Для достижения поставленной цели в работе определяются характерные признаки этого литературного явления, и через систематизацию положений, научных и публицистических высказываний о новой северной прозе делается попытка установить её родственные связи с предшествующими литературными направлениями.
Актуальность настоящей работы обуславливается всё возрастающей популярностью произведений новой северной прозы, а в связи с этим и накоплением художественного и научного материала по теме.
***
Роман «Голомяное пламя» увидел свет в 2016 г. Повествование охватывает несколько временных периодов: XVI в., XVII в.; 1913—1935 гг.; 1973—1980 гг.; 2003—2005 гг. В полной мере представлен в ткани романа местный колорит Русского Севера: географию романа составляют город Петрозаводск, посёлок Пряжа, сёла Кереть и Сумской Посад, урочища Кювиканда и Гремуча, село Кола Мурманской области, упоминаются события на Карельском фронте, волей судьбы оказываются герои и в Вологодской области.
В таком эпическом по охвату материала романе сложно говорить о наличии главного героя, на страницах романа разворачивается жизнь поколений. Фрагменты и детальные описания жизненных историй нескольких семьей Гриши, Фёдора, рассказчика, православного священника, монаха Варлаама Керетского, их окружения и знакомых собираются в общее полотно — о человеке на Севере.
Новиков, идеолог новой северной прозы, в предисловии к сборнику А. Бушковского «Радуйся!» (2013 г.) так описал миссию направления: «и пусть сейчас тяжёлое время для русской литературы, есть свет, есть надежда, что… она сохранит свои главные основополагающие принципы — честность, веру, красоту. И как хорошо, что принципы эти полностью укладываются, соответствуют старому и новому, живому, терпеливому, крепкому направлению — русской северной прозе!»[1].
Полагаем, акцентируя внимание на «русской северной прозе», писатель подчёркивает преемственность традиций в отечественном литературном процессе. Данную особенность всей «северной литературной традиции» отмечает и Е. Ермолин, который в предисловии к «северному» номеру журнала «Октябрь», посвящённому современной литературе Русского Севера, называет истоками этой литературы «поморский, олонецкий, печорский фольклор и духовную словесность»[2]. В данном номере журнала был опубликован роман «Голомяное пламя». В произведении, безусловно, прослеживаются упоминаемые критиком фольклорные и духовные традиции, которые становятся для автора объектом пристального изучения и художественного осмысления.
Новой северной прозе в целом присуще трепетное отношение к истории, памяти и наследию предков — как семейному, так и связанному с малой родиной, гордость за богатство древних традиций и желание поведать об этом наследии читателю: «В своё время, мы все знаем об этом, драгоценные сокровища русского литературного творчества были сохранены именно на Севере. Былины, предания, плачи и жития, утраченные во всей стране, были восстановлены благодаря северянам, жителям Заонежья и Поморья, нашим предкам»[3]. В романе Новикова «Голомяное пламя» автор акцентирует внимание на сохранении кладезя народной мудрости: «В предыдущих походах я бывал много раз поражён в самое сердце и душу красотой здешних мест, культурой и мудростью местных стариков, живым и великим поморским языком, многие слова которого в других областях расселения русских людей уже неизвестны и даже в словаре Даля упоминаются как устаревшие. Здесь же, и это поразило меня, они по-прежнему были в общем употреблении и удивляли каким-то древним веянием, словно исходившим от истоков зарождения русской цивилизации. Много выслушал здесь я и легенд, былин, сказок и песен»[4]. Однако в XXI в. писатели против своей воли становятся в большинстве случаев свидетелями лишь упадка и опустения родных мест, поэтому в романе Новикова герои отмечают повсеместно оскудение деревень и сёл, как, например, рассказчик с братом наблюдают на месте процветавшей деревни «останки домов, еле угадываемые в высокой густой траве, разнузданно расцвеченной жёлтыми, синими, белыми пятнами роскошных луговых цветов. Лежат на погосте старые поморские кресты, сквозь белёсое древнее дерево которых проросла многолетняя брусника»[5].
Установкой на сохранение наследия в памяти поколений до новой северной прозы характеризовалось и творчество писателей так называемой «деревенской прозы». Как отмечает Иванова, «исторически Россия сформировалась и существовала в течение многих веков как страна аграрная, крестьянская, деревенская»[6]. Продолжением этой богатой традиции в русской культуре стали произведения представителей деревенской прозы, для которых «деревня — это аналог национального бытия, народной жизни, это связь с историческим прошлым, “памятью земли”»[7]. «Деревенщики» позиционировали себя в качестве заступников «традиционных нравственных ценностей»[8]. Деревня, оплот и хранительница традиционных ценностей, в идеологии «деревенщиков» противопоставлялась городу с его укладом, бездуховным и безнравственным.
Новая северная проза проводит грань по схожим противополагаемым установкам, видоизменяя смысловое наполнение: «свобода» — «город», «духовность» — «растленность», «движение» — «стагнация», «традиции» — «индивидуализм» и др. Эти идеи выводятся в подтекст, неброско, но настойчиво утверждаются авторами. К примеру, в романе Новикова «жизнь в городе быстро отучает от нормальных отношений»[9], от «мутной социальной жизни», ставшей «совсем невыносимой»[10], Гриша сбегает на Север лечить душу. Так, и герой рассказа Бушковского «Мама» родом из деревни — предположим, родной Спасской Губы. Там до сих пор живут его, как и самого автора, родители и вышедшие на пенсию учителя. В «захолустном» городке, куда герой привозит мать в больницу, врача не дождаться. Стойкая волевая женщина возвращается домой, понимая, как и герои Мамаевой в повести «Земля Гай», где её истинное место[11].
В упоминаемом Новиковым аспекте «честности» принципы новой северной прозы, на наш взгляд, в определённой мере близки феномену «новой искренности» в современной культуре или, осмелимся предположить, выстраивают себя в соответствии с ним. Искренность новой северной прозы проявляет себя, в первую очередь, в правдивом и беспощадном изучении человека. Продолжая традиции предшественников, названных Новиковым «старой северной прозой», писатели новой северной прозы сохраняют «симпатию и сочувствие к герою»[12]. Так, сам Новиков утверждает, что пишет, в первую очередь, о человеке, человеке Севера: «мне нравятся северные русские люди. Это ведь та смесь народов — русских, карелов, москвичей, новгородцев, — из которой Север выковал идеальный русский характер»[13].
Герои произведений — люди Севера: по происхождению или по любви. Поморы, карелы, коми — старшее поколение, но героями, за чьей нелёгкой судьбой наблюдает читатель, оказываются в большей степени их потомки, дети и внуки. Это дед Гриши и старик Савин в «Голомяном пламени» или, например, поморка Марьяна из сказки-были «Мир в чугунке» Жемойтелите, баба Лена и дед Андрей в «Глазах леса» Новикова.
Вера в Север, меняющий любого посетившего его человека, лейтмотивом проходит в прозе северян. Так, дед Гриши у Новикова, приехавший в карельскую деревню, где прожил всю жизнь, полюбил Север и эту теплоту к месту и природе передал мальчику. Или, как пишет Новиков, обобщая: «Кто не здоров — тот болен, не может быть в стране людей нормальных с не вылеченной Севером душой»[14].
Приведём здесь рассуждения Яны Жемойтелите, охарактеризовавшей новую северную прозу так: «Она обнажает главную черту северного менталитета — с одной стороны, большая душевная хрупкость, а с другой — замкнутость человека в себе»[15]. В романе Новикова читаем: «На Севере всегда так — никто сразу не кинется к тебе с распростёртыми объятиями. Но и не отвергнет напрочь. Сначала присмотрится, перекинется парой слов. И, мудрый, поймёт, не скроешься, — что ты за человек. В этом тайна пронзительных голубых глаз — насквозь, прямо в душу могут смотреть поморы. Неуловимое чутьё на людей есть у них»[16].
Мир человека на Севере, связь с родным краем и самоидентификация героя волнуют писателей этого направления. Северная природа оказывается, по наблюдениям исследователя И. Н. Ивановой, «одухотворённой, одушевлённой, имеющей личность, фактически замещающей Бога или представляющей Его»[17]. В то же время нам не близка категоричность приведённого утверждения, так как в романе «Голомяное пламя» Север и природа не замещают Бога, но наоборот, очищают и освобождают человека от сора «воли чужой», где «жизнь его, смерть его лишь от Бога да самого человека зависит, и нет никого между ними, лишь Бога внутри себя слушает человек, и нет удержания его свободному, правильному пути. Край между светом и тьмой, и пусты здесь любые словеса, любые козни — ты прозрачен, и прозрачны другие перед тобой»[18].
Однако часто Новиков прибегает к приёму одушевления не только природы, но и вещественного мира: «Вот там деревня и стояла, рядом со всем этим. Вернее, не стояла, а сбегала, как девушка нарядная, с горки к воде. <…> Осенью же поздней да зимой деревня, как старуха с горы, ковыляет, кривыми домами под тяжестью снега пригибается»[19]. Литературоведы И. Н. Иванова и А. С. Сазонова также обращают внимание на «мифологизацию и символизацию пространственных образов»[20] и их противопоставление. Справедливым представляется и вывод: «...пространственность здесь выступает как то начало, которое обуславливает зарождение и смысл художественного текста»[21], так как произведения новой северной прозы мы относим к тексту русской литературы, порождённому Севером.
Произведения не только Новикова, но и Жемойтелите, Бушковского — во многом диалог авторов с предшественниками и самими собой. Так, через последовательно реализованный приём самоцитации Новиков акцентирует внимание читателя на ключевых идеях в романе «Голомяное пламя». Писатель цитирует идеи, образы и целые части текста. Например, из сборника 2012 г. «В сетях Твоих» в десятую по счёту главу романа вошёл рассказ «Другая река». Рассказ же «Беломор» был разделён на две части и появился в одиннадцатой и тринадцатой главах под названиями «2005 год, с. Кереть» и «2005 год, Летние озёра», отражающими место действия, а часть сборника, именуемая «Вместо послесловия. Новые поморские сказы имени Шотмана, или мифы “нового реализма”», стала пятнадцатой главой в романе под заглавием «1975, Петрозаводск». Авторский сверхтекст Новикова и авторские сверхтексты других писателей, составляющие в итоге новую северную прозу, отнесём к локальному свехтексту в классификации А. Г. Лошакова, а именно северному тексту русской литературы, определяемому А. Н. Копцовым как «пример культурно и исторически закрепившегося регионального метатекста, который представлен рядом автономных текстов и предстаёт как связное концептуальное поле»[22].
Е. Ш. Галимова выделяет в определении северного текста важную культурную составляющую. Северный текст в понимании литературоведа — это «создававшийся преимущественно на протяжении столетия (с рубежа XIX—XX веков до наших дней) в творчестве многих русских писателей северорусской вариант национальной картины мира»[23], наделённый как индивидуально-авторскими, так и типологическими особенностями.
Художественный мир произведений новой северной прозы выстраивается в географических, культурных, социальных и даже лингвистических координатах Севера — локуса, вокруг которого выстраивается весь северный текст, а цель писателей направления, «вернуть провинции в литературу»[24], позволяет северному сверхтексту русской литературы пополнить свою сокровищницу интересными художественными решениями.
Так, традиционно писатели вводят в канву произведения язык народа, а именно разговорный язык, местные языки, к примеру карельский. Однако Новиков идёт дальше, органично вписывая в канву повествования романа русский разговорный язык, карельский, саамский язык и «поморскую говорю», передающие мудрость предков («ульнёшь в няшу — не отмоешься потом»[25]), местный колорит («широкие лыжи, подбитые камусом, позволяли с лёгкостью бегать по сугробам…»[26]) и особенности народного быта («там рыбачили серьёзно, ставили сети и катиски, удочки же брали с собой больше для забавы»[27]).
Северный локальный (региональный) текст русской литературы наравне с уральским, сибирским и другими сверхтекстами представляет собой интересный объект изучения, активно разрабатываемый в отечественном литературоведении. В процессе научного познания этого явления вырабатывается методология изучения северного текста, поэтому, на наш взгляд, анализ типологических особенностей новой северной прозы и других литературных произведений, составляющих северный сверхтекст, оказывается перспективным направлением современной литературоведческой науки.
Обращаясь к объекту нашего исследования, выделим в качестве одного из основополагающих принципов направления «представление о Севере как о территории испытания»[28] и обязательный процесс духовного «перерождения» героя на Севере. Читаем в романе Новикова: «Нет в мире ничего страшнее, чем берег Белого моря. Бесстыжими пощёчинами наотмашь бьёт в лицо холодный ветер, несущий злые брызги дрязг и неудач»[29]. Бесспорно, суровые климатические условия закаляют характер. Вольно или невольно попавший на Север герой обретает желанное душевное равновесие и стойкость.
Север в произведениях новой северной прозы собирается как пазл из описания героев, отрывков их историй и отношения к этому пространству, Север представлен в образах, идеях, деталях. Автор «Голомяного пламени» использует различные приёмы: к примеру, обращается к описанию природных особенностей («Берега здесь скалистые, красного гранита — это если к северу, к Чупе да Керети ближе. На юг же пойдёшь, всё меньше открытого камня, всё ниже берег, только изредка среди болотины раскинется гладкое ущелье или лоб крутой упрямо набычится»[30]), образа жизни людей («...дед с дядьями собираются на охоту…»[31]), чувств и впечатлений рассказчика от пребывания на Севере («И ветер мгновенно высушит набежавшую на глаза слезу — ты в который раз и вновь впервые почувствовал, что такое родина, что такое — Русский Север»[32]). Как место действия выступает северный пейзаж также в повести «Праздник лишних орлов» Бушковского; карельская топонимика подчёркнута в рассказе Новикова «Муки-муки», где печально звучит песнь старой карелки. «Северное название» имеет журнал («Северные зори») в повести Жемойтелите «Смотри: ласточки прилетели». Художественный метод направления, реализм, диктует авторам внимательное отношение к деталям. Писатели не стараются создавать новые фантастические миры, обращаются к реальному материалу, используют административные и природные топонимы. Новиков в романе активно играет ойконимами, щедро рассыпанными по тексту, вынесенными в названия глав (с. Кереть, с. Сумской Посад, Петрозаводск), гидронимами («Первой весело прожурчит по камням Елгамка, потом спокойно пронесёт тёмные воды Идель, мрачной красотой глянет сквозь ели широкая Тунгуда, и совсем уж душу разорвёт надвое изменчивая Поньгома»[33]) и микротопонимами (урочища Кювиканда и Гремуча, Шарапов мыс).
«Широта возможностей реализма», по мнению Новикова, черпается из «самой окружающей нас жизни, которая даёт неисчерпаемые возможности для словесных полётов и душевной эквилибристики»[34]. Художник слова размышляет об основополагающих установках, главных принципах неореализма, но определяет их неуверенно через «поиск, отыскание, работу с мифом»[35]. Дискуссии о «неореализме» не утихают в отечественном литературоведении и литературной критике.
По Новикову, неореализму присуща «вчувствованная внимательность к жизни, ко всем её светлым и тёмным проявлениям... Предельная, а порой и запредельная искренность, тяжёлое бремя обнажения души... Сопереживание, жалость, боль, иногда через отрицание их, но всё же имея пробуждение лучших чувств как конечную цель ...Незацикленность на простой описательности»[36]. Пытаясь выразить неореализм в формуле, писатель приходит к следующему определению: неореализм — это «Радость. Боль. Жизнь»[37].
Не отрицая генетическую связь неореализма с предшествующими литературными направлениями, Новиков выдвигает основополагающий тезис, характерный и для новой северной прозы: неореализм «впитает в себя и нелёгкий опыт постмодернизма, без лишней, впрочем, увлечённости формальным конструированием абстрактных смыслов, уводящих в пустыню от живой, яркой, сочной, больной, непредсказуемой жизни»[38]. Таким образом, в понимании Новикова, неореализм и провозглашаемая новая северная проза вбирают в себя не только ценностные установки традиционной линии развития отечественной литературы, но и открытия постмодернистского мировидения.
Здесь уместно определить современное содержание понятия «традиция». Как верно отметил доктор филологических наук О. Н. Скляров, «в современном литературно-критическом и литературоведческом обиходе понятия “традиция”, “традиционность”, “традиционализм” зачастую употребляются нестрого и в силу этого приобретают самые разные, подчас противоположные коннотации»[39].
Во второй половине XX в. понятие «традиция» в литературоведении «оказалось почти полностью вытеснено всеобъемлющим понятием «интертекстуальность», поэтому в современную литературоведческую науку Скляровым внедряется представление «об особой традициональной ценностной установке, предполагающей волю к связи, единству, свободному согласию перед лицом общей Истины и к утверждению безусловной значимости духовных накоплений человечества»[40].
Топосы и художественные решения традиционалистской литературы имеют место и в нарративных стратегиях писателей новой северной прозы: переживание родных мест, тревога за их судьбу и судьбу человека и прочее. Однако в то же время писатели исследуемого нами направления отказываются от поиска идеального героя из народа, не видят «светлого будущего» Севера.
Говоря о жанровых предпочтениях авторов направления, отметим преобладание малой прозы (рассказов, повестей), однако и роман занимает в творчестве представителей новой северной прозы особое место. Новиков, признанный мастер рассказа, выпустил свой первый роман уже будучи опытным писателем. В 2016 г. он также выступил редактором «Альманаха новой северной прозы». В альманах вошли произведения 13 писателей: из Карелии (В. Богомолов, А. Бушковский, Н. Веселова, А. Зорина, М. Каменецкая, Ю. Лугин, И. Мамаева, С. Могулов, Д. Новиков), Вологды (Н. Мелехина), Санкт-Петербурга (И. Пузырёв) и Москвы (Р. Сенчин, И. Кочергин)[41]. Примечательно, что особое место в альманахе отведено «Очеркам Кемского поморья» И. М. Дурова, написанным в 1924 г. и ставшим наравне со «Словарём живого поморского языка в его бытовом и этнографическом применении» (1934 г.) источниками вдохновения и народной мудрости для автора «Голомяного пламени».
Произведения альманаха, как и зачинателей новой северной прозы, объединены идеями честности перед читателем, верой в силу языка и бережным отношением к традициям Севера и наследию предков. Полагаем, что под провокационным названием «новая северная проза», призванным привлечь внимание общественности к достойным писателям Севера и традиционным ценностям их творчества, скрывается синтетический подход к литературе, активное использование кодов других литературных направлений и текстотипологических систем. Изучение новой северной прозы показывает, что тематика, проблематика, идейное наполнение, конфликты, образная система в XXI в. «не исчезли, а лишь трансформировались в соответствии с новыми реалиями современной российской литературы и культуры начала XXI века»[42].
Перспективным и плодотворным при этом представляется автору анализ отдельных текстов новой северной прозы, без которого картина современного отечественного литературного процесса будет не полной.
Список литературы
Альманах новой северной прозы / авт.-сост. Д. Новиков. — Петрозаводск : Verso, 2016. — 255 с.
Бушковский, А. С. Два рассказа / А. С. Бушковский [Электронный ресурс]. — URL: http://magazines.russ.ru/october/2016/7/dva-rasskaza.html. — (20.09.2017).
Бушковский, А. С. Радуйся! : повесть и рассказы / А. С. Бушковский. — Петрозаводск : Verso, 2013. — 230 с. — (Библиотека северной прозы).
Галимова, Е. Ш. Специфика северного текста русской литературы как локального сверхтекста / Е. Ш. Галимова // Вестник Северного (Арктического) федерального университета. Серия: Гуманитарные и социальные науки. — 2012. — № 1. — С. 121—129.
Гурылёва, В. В. «Деревенская проза» в творчестве Бориса Жилина / В. В. Гурылёва // Вестник АГТУ. — Астрахань : Астраханский государственный университет, 2006. — № 5 (34). — С. 144—150.
Ермолин, Е. Ночи и дни окном на полюс / Е. Ермолин // Октябрь. — 2016. — № 7. — С. 3 —7.
Иванова, И. Н. Деревенская проза в современной отечественной литературе: конец мифа или перезагрузка? / И. Н. Иванова // Филологические науки. Вопросы теории и практики : в 2 ч. — Тамбов : Грамота, 2013. — № 6 (24). — Ч. I. — C. 88—94.
Иванова, И. Н. Северный текст в современной отечественной прозе: версия Дмитрия Новикова / И. Н. Иванова // Современные проблемы науки и образования. — 2015. — № 1—2. — URL: https://www.science-education.ru/ru/article/view?id=20220. — (12.06.2017).
Иванова, И. Н. Геопоэтика «новой северной прозы» в современной отечественной литературе [Электронный ресурс] / И. Н. Иванова, А. С. Сазонова. — URL: https://cyberleninka.ru/article/n/geopoetika-novoy-severnoy-prozy-v-sovremennoy-otechestvennoy-literature. — (17.06.2017).
Калачева, В. Новая северная проза как неизбывная реальность [Электронный ресурс] / В. Калачева. — URL: https://gazeta-licey.ru/blogs/valentina-kalacheva/48870-novaya-severnaya-proza-kak-neizbyivnaya-realnost. — (13.06.2017).
Копцов, А. Н. Поэтика северного текста русской литературы в рассказах А. С. Серафимовича 1889—1890-х годов / А. Н. Копцов // Вестник КГУ им. Н. А. Некрасова. — 2015. — № 6. — С. 77—81.
Лошаков, А. Г. Об авторской парадигме сверхтекстов / А. Г. Лошаков // Известия РГПУ им. А. И. Герцена. — 2008. — № 12 (67). — С. 50—57.
Мальчуков, Л. И. Немецкая мельница, карельское Сампо / Л. И. Мальчуков // Октябрь. — 2015. — № 12. — URL: http://magazines.russ.ru/october/2015/12/nemeckaya-melnica-karelskoe-sampo.html. — (13.06.2017).
Новиков, Д. Г. В сетях Твоих / Д. Г. Новиков. — Петрозаводск : Verso, 2012. — 284 с.
Новиков, Д. Г. Предисловие / Д. Г. Новиков // Бушковский А. С. Радуйся! : повесть и рассказы / А. С. Бушковский. — Петрозаводск : Verso, 2013. — С. 3—4.
Новиков, Д. Г. Голомяное пламя / Д. Г. Новиков // Октябрь. — 2016. — № 7. — С. 8—107.
Скляров, О. Н. К вопросу о новом традиционализме в русской литературе XX в.: (Аксиологический аспект) / О. Н. Скляров // Известия Волгоградского педагогического университета. — 2014. — № 7 (92). — С. 159—164. — URL: http://cyberleninka.ru/article/n/k-voprosu-o-novom-traditsionalizme-v-russkoy-literature-xx-v-aksiologicheskiy-aspekt. — (20.06.2017).
Скляров, О. Н. Неотрадиционализм в русской литературе XX века: философско-эстетические интенции и художественные стратегии : дис. ... д-ра филол. наук / Скляров О. Н. — Москва : МГУ им. М. В. Ломоносова, 2014. — 503 с. — URL: http://www.philol.msu.ru/~ref/2015/2015_SklyarovON_diss_10.01.08_32.pdf. — (16.06.2017).
