ТАКАЛА И. Р. БОЛЬШОЙ ТЕРРОР В КАРЕЛИИ // Альманах североевропейских и балтийских исследований. Выпуск 3, 2018, DOI: 10.15393/j103.art.2018.1066

Выпуск № 3

pdf-версия статьи

БОЛЬШОЙ ТЕРРОР В КАРЕЛИИ*

THE GREAT TERROR IN KARELIA

80 лет назад, 17 ноября 1938 г., было принято постановление СНК СССР и ЦК ВКП(б) «Об арестах, прокурорском надзоре и ведении следствия», положившее конец Большому террору — массовым репрессиям 1937–1938 гг., жертвами которых стали около полутора миллиона человек.

Дискуссии относительно причин перехода сталинского режима от проводившихся ранее кампаний арестов или ссылок, нацеленных строго на определённые категории населения, к массовым репрессивным акциям, которые охватили все без исключения слои советского общества, ведутся уже не одно десятилетие[1]. Выдвигая самые разные версии, большинство исследователей солидарно в том, что какое-то одно, универсальное объяснение государственного террора немыслимо.

Нам представляется продуктивной мысль Питера Холквиста о том, что политика «ликвидации вредоносных элементов», уходящая своими корнями в европейские практики XIX в. и переосмысленная большевиками сквозь призму марксизма, была одним из важных элементов «политики населения» и новых техник государственной интервенции. Советское государство поставило новые цели для использования практик, заимствованных из общеевропейского репертуара, и оказалось удивительно последовательным в работе с определённым шаблоном политики населения, предполагавшим, что некие элементы среди населения можно идентифицировать и что благополучие государства требует либо изъятия, либо ликвидации опасных элементов[2].  Поощряя с 1917 г. государственное насилие против разных социальных и этнических групп, большевики стремились вылепить своё население, отсекая либо уничтожая «вредоносные элементы», якобы стоявшие на пути построения социалистического общества. К концу 1920-х гг. эта политика насилия, носившая ранее в значительной мере реактивный характер, трансформировалась в превентивные репрессии, постепенно становившиеся системообразующим фактором.

В идеологическом обосновании репрессивной политики государства по отношению к своим гражданам изначально присутствовало сопряжение двух линий — внутренней и внешней. Одним из главных аргументов, оправдывавших усиление террора, стал тезис о «внешней угрозе», который из жупела контрреволюции периода Гражданской войны постепенно эволюционировал в «военные тревоги» конца 1920-х и шпиономанию 1930-х гг. Особенно активно внешнеполитические фобии начали внедряться в общественное сознание после того, как произошёл отказ от теории мировой революции и Сталин стал развивать идею о возможности построения социализма в отдельно взятой стране[3]. Обобщённый образ «внешнего врага», опирающегося на внутреннего «врага народа», насаждался в массы весьма настойчиво и последовательно. Периодические идеолого-пропагандистские кампании по насаждению образов «своих» и «чужих» в разных обличьях не только позволяли канализировать потенциал социального недовольства в ненависть против «врагов» всех мастей, но и делали население соучастником репрессий, легитимируя политику террора. Необходимость адаптации к постоянному насилию порождала новые повседневные практики, которые включали в себя как индивидуальные стратегии сопротивления террору, так и стратегии солидарности с действиями власти, оправдание и поддержку этих действий[4].

Ко второй половине 1930-х гг. критическая масса для перехода к тотальному террору была накоплена, в пароксизме насилия слилось множество репрессивных логик, и Большой террор стал кульминацией политики населения большевиков и практик полицейского управ­ления обществом.

Историю Большого террора невозможно изучать без учёта его преемственности по отношению к политическому насилию 1920-х — начала 1930-х гг., интенсивность которого во многом определялась региональной спецификой. Карельская специфика обусловливалась геополитическим положением республики (финляндское приграничье) и заключалась в превалировании финского шпионского дискурса в репрессивной политике советской власти, а также в размахе «антишпионских» акций органов безопасности, практиковавшихся задолго до Большого террора и направленных в первую очередь на местное карельское население[5].

Обстоятельного научного исследования Большого террора в Карелии до сих пор нет. В работах общего характера сведения о массовых операциях представлены крайне невнятно и фрагментарно, без какого-либо анализа[6]. Раздел о Большом терроре в книге Н. Барона[7] написан в основном по источникам из московских архивов и подчинён основной теме исследования — центральной власти и периферийному сопротивлению в рамках «пространственной истории», что не позволяет автору углубиться в конкретику и сужает взгляд на феномен в целом. Отдельные, весьма немногочисленные и разрозненные исследования не дают полной картины происходившего в Карелии в 1937–1938 гг.[8] Единственной, непосредственно посвящённой теме остаётся книга И. Чухина[9], носящая скорее научно-популярный характер. Её главным достоинством является публикация сведений из недоступных многим исследователям архивов ФСБ и МВД. Но за прошедшие двадцать лет опубликовано много новых документов, появилась огромная историография о массовых операциях 1937–1938 гг., что существенно корректирует наше сегодняшнее видение Большого террора.

В настоящей статье мы попытаемся воссоздать целостную картину происходившего в Карелии в 1937–1938 гг. и выявить региональную специфику Большого террора.

 

Механизм и жертвы Большого террора

Официальный курс на развёртывание массовых репрессий в стране был взят на февральско-мартовском пленуме ЦК ВКП(б). В резолюции пленума «Уроки вредительства, диверсии и шпионажа японо-немецко-троцкистских агентов»[10], принятой 2 марта 1937 г. по докладам Молотова и Кагановича, был намечен обширный перечень мероприятий по ликвидации последствий этой «диверсионно-вредительской деятельности» в ряде отраслей промышленности и на транспорте. Сталин в своём докладе 3 марта призвал партию бороться с политическими противниками уже не при помощи дискуссий, а «методами выкорчёвывания и разгрома», поскольку они превратились «в оголтелую и беспринципную банду вредителей, диверсантов, шпионов и убийц, действующую по заданиям разведывательных органов иностранных государств»[11].

Июньский пленум ЦК (23–29 июня 1937 г.) окончательно развязал руки НКВД, став прологом к массовым операциям. После доклада наркома внутренних дел Николая Ежова о раскрытии грандиозного заговора с участием видных деятелей партии и страны[12] наркомату были предоставлены чрезвычайные полномочия. Составной частью этих полномочий стало указание политбюро ЦК ВКП(б), разрешающее применять физические методы воздействия при допросах в ходе следствия по контрреволюционным преступлениям[13]. Вся подготовка и реализация массового террора от начала до конца регулировалась множеством разного рода документов, принимавшихся политбюро и руководством НКВД.

Уже 2 июля политбюро приняло директиву «Об антисоветских элементах», ставшую началом подготовки к «кулацкой операции». Всем областным, краевым, республиканским партийным органам и органам НКВД предписывалось взять на учёт «всех возвратившихся на родину кулаков и уголовников», наиболее враждебных из них немедленно арестовать и расстрелять, проведя их дела через тройки, а остальных выслать в лагеря. Предлагалось в пятидневный срок представить в ЦК состав троек, а также количество подлежащих расстрелу и высылке[14].

Тройки как внесудебный карательный орган не были новацией 1937 г. В 1920-е — начале 1930-х гг. они создавались при всех полномочных представительствах ГПУ, хотя специального аппарата не имели, а использовали оперативный состав органов ГПУ и уголовного розыска. В период раскулачивания, с 1930 по 1933 гг. тройками было осуждено 392524 человека и только за 1930–1931 гг. ими было вынесено свыше 28 тысяч смертных приговоров[15]. В мае 1933 г. политбюро лишило тройки ОГПУ права выносить смертные приговоры, а в 1934 г., в ходе создания НКВД, они были ликвидированы. Год спустя в краях, областях и республиках, подчинённых непосредственно центру, приказом НКВД СССР № 00192 от 27 мая 1935 г. были образованы так называемые милицейские тройки (председатель — начальник УНКВД или его заместитель, члены — высшие чины местной милиции).  Обязательным было участие в заседаниях прокурора. Дела, как правило, должны были рассматриваться в присутствии арес­тованных. Максимальное наказание, которое могла назначить милицейская тройка, составляло 5 лет лагерей[16].

Тройки, созданные на местах летом 1937 г., имели совсем иной состав, утверждавшийся Москвой (как правило, начальник местного УНКВД — председатель, первый секретарь ЦК/обкома/крайкома партии и прокурор) и самые широкие полномочия, включая право массовых расстрелов. Судьи не видели обвиняемых, сам процесс происходил очень быстро, об этом говорит статистика приговоров. В один день тройка могла осудить 200–500 человек, а были случаи, когда и больше тысячи[17]. Распоряжение зам. наркома внутренних дел Михаила Фриновского от 8 августа 1937 г. не сообщать осуждённым тройкой о смертном приговоре было впоследствии механически распространено и на приговорённых к высшей мере наказания (ВМН) по другим видам массовых операций[18]. Этот подход, распространённый ещё в практике ОГПУ, был направлен на предупреждение сопротивления, самоубийств, массовых протестов со стороны заключённых.

На заседаниях с 5 по 11 июля политбюро утвердило поступившие из республик, краёв и областей предложения о составах троек и о лимитах репрессированных[19]. Пример­но в 30 % телеграмм, поступивших в Центральный комитет, регио­нальные партийные руководители просили руководство дать разреше­ние на преследование, наряду с кулаками и уголовниками, других групп населения, отмеченных печатью враждебности, опасности или вредности[20], что существенно расширило «контингенты, подлежащие репрессии» в подготавливаемом «кулацком» приказе.

Однако в утверждённом 31 июля на политбюро оперативном приказе НКВД СССР № 00447 «Об операции по репрессированию бывших кулаков, уголовников и других антисоветских элементов» цифры эти оказались совсем иными[21]. Для каждой республики, области, края указывались контрольные округлённые ориентировочные лимиты по количеству арестов по первой (расстрел) и второй (заключение) категориям, которые нельзя было превышать на местах самостоятельно, но разрешалось, «когда обстановка будет требовать», отправлять наркому Ежову соответствующие мотивированные ходатайства об увеличении утверждённых цифр. Таким образом, в самом приказе была заложена возможность увеличения лимитов на репрессии, что сразу было замечено на местах. Заявки региональных управлений НКВД и обкомов партии на предоставление дополнительных лимитов по арестам и расстрелам шли в Москву вплоть до весны 1938 г. и «кулацкая» операция стала самой массовой репрессивной акцией Большого террора.

Согласно приказу № 00447 аресту подлежало 268950 человек, из которых 75950 человек должны были быть расстреляны (в том числе десять тысяч заключённых лагерей НКВД), а 193000 отправлены в лагеря и тюрьмы на срок от восьми до десяти лет. Операцию следовало начать в большинстве регионов страны с 5 августа (в некоторых южных и восточных областях — 10 и 15 августа), на её проведение отводилось четыре месяца. На деле операция в ряде регионов несколько раз продлевалась, выделялись дополнительные лимиты, в результате, количество осуждённых по приказу № 00447 к ноябрю 1938 г. составило не менее 818 тысяч  человек, из них свыше половины (436 тысяч) было приговорено к расстрелу[22].

Параллельно с разворачиванием «кулацкой» операции шла подготовка и других массовых репрессивных акций. 15 августа 1937 г., Ежовым был подписан приказ № 00486 «Об операции по репрессированию жён изменников родины», который послужил основой для расправ над родственниками «врагов народа», в том числе и над «социально опасными детьми осуждённых»[23]. По неполным данным, только за первые полгода после принятия приказа в стране было репрессировано не менее 43 тысяч жён и детей «врагов народа»[24].

В то же самое время появляются и так называемые национальные приказы, главными из которых стали № 00439 «Об операции по репрессированию германских подданных, подозревавшихся в шпионаже против СССР» (25 июля 1937 г.), № 00485 «Об операции по репрессированию членов ПОВ, военнопленных полесской армии, перебежчиков из Польши, политэмигрантов и политобменных из Польши, бывших членов ППС и других польских политических партий» (11 августа 1937 г.) и № 00593 «Об операции по репрессированию бывших служащих Китайско-Восточной железной дороги и реэмигрантов Маньчжоу-Го (харбинцы)» (20 сентября 1937 г.)[25]. Конечно, «национальными» эти приказы, особенно харбинский, назвать можно лишь с достаточной долей условности, тем не менее именно они стали основой для массовых репрессий против многих этнических меньшинств Советского Союза, в том числе и финнов. 

Число национальных операций с августа 1937 по февраль 1938 г. постоянно расширялось, хотя специальными документами (приказы и директивы НКВД) чётко были определены лишь восемь линий: немецкая, польская, румынская, харбинская, латвийская, греческая, иранская и афганская. Однако параллельно появлявшиеся документы постепенно расширяли эти направления за счёт других национальностей. В декабре 1937 г. в состав репрессируемых по «латвийской линии» специальной директивой были включены «перебежчики финны, эстонцы, литовцы и болгары»[26]. В директиве НКВД СССР от 1 февраля 1938 г. о продлении национальных операций появляется указание провести «аналогичную операцию» в отношении болгар и македонцев[27]. Всего в документах названы представители 17 национальностей, включая первых депортируемых (корейцы, курды). При этом следует иметь в виду, что перечисленными в документах категориями аресты не ограничивались, да и национальный состав репрессированных по той или иной линии мог оказаться весьма пёстрым. С весны 1938 г. национальные операции становятся основным направлением в массовых репрессиях.

Польский и харбинский приказы ещё больше упростили процедуру принятия решений, впервые введя в практику НКВД «альбомный» порядок осуждения с тем, чтобы одним росчерком пера можно было решить судьбу сразу нескольких десятков человек. На каждого арестованного по национальным линиям составлялась короткая справка с предложением о приговоре (расстрел или заключение в лагерь на пять–десять лет), справки комплектовались в специальные списки-альбомы, которые подписывали начальник УНКВД и местный прокурор. Затем альбом направлялся в Москву, где окончательное решение выносила т. н. двойка, комиссия, состоящая из наркома внутренних дел Н. Ежова и прокурора СССР А. Вышинского. По возвращении альбомов на места приговоры приводились в исполнение.

Центром в качестве основных рассматривались три линии: польская, харбинская (харбино-японская) и немецкая, что хорошо прослеживается в итоговых цифрах. В целом по стране репрессированные по национальным приказам составили примерно 40 %.  «Национальная» линия репрессий курировалась третьим отделом НКВД (борьба со шпионажем), «кулацкая» — четвёртым (борьба с внутренней контрреволюцией).

 

Таблица 1

Число репрессированных по основным национальным линиям в 1937–38 гг.[28]

 

 

Помимо двух основных направлений Большого террора — «кулацкого» и «национального» — контингенты репрессируемых постоянно расширялись с принятием множества других центральных документов: приказы и директивы об иностранцах, перебежчиках, военных, эсерах, меньшевиках, анархистах, железнодорожниках, энергетиках, транспортниках, об ужесточении наказаний за «разговоры» и т. д.

Последним аккордом массовых операций стали события осени 1938 г. 15 сентября политбюро принимает постановление об образовании на местах особых троек для рассмотрения дел на арестованных по национальным приказам. В двухмесячный срок особые тройки должны были рассмотреть дела в отношении лиц, арестованных до 1 августа 1938 г., приговоры по первой категории предписывалось приводить в исполнение немедленно[29]. Через день Ежовым был подписан соответствующий приказ НКВД № 00606.

Причиной для принятия решения об отмене «альбомного порядка» осуждения и создания в каждом регионе специального внесудебного органа для вынесения приговоров по «нацконтингентам» (то есть по всем нерассмотренным альбомам) было то, что Центр оказался не в состоянии оперативно подписывать поступающие с мест альбомы. Между отправкой документов в Москву и получением их назад проходило несколько месяцев. Летом 1938 г. в Москве скопилось альбомов со всей страны более чем на 100 тысяч человек. С мест сыпались жалобы на перегруженность вследствие этого тюрем, на дороговизну содержания уже фактически приговорённых к расстрелу заключённых и т. п.[30]

Таким образом, главным предназначением особых троек была оперативная физическая ликвидация людей, осуждённых в альбомном порядке по национальным операциям, что можно расценить как подготовку к завершению Большого террора. Персональный состав особых троек не требовал утверждения политбюро, в отличие от троек, созданных по приказу № 00447 и уже прекративших своё существование. В них входили только первые лица: начальник УНКВД, местный партийный руководитель и прокурор, решения были окончательными и не требовали утверждения в Москве. О подготовке к завершению массовых операций говорит и то, что особые тройки не могли рассматривать дела на иностранных подданных, имели право освобождать обвиняемых, дела на арестованных после 1 августа 1938 г. следовало передавать в суды, трибуналы, Военную коллегию или на рассмотрение ОСО[31].

Если верить ведомственной статистике НКВД СССР, по приказу № 00606, то есть особыми тройками на местах, с 15 сентября по 1 ноября 1938 г. были осуждены 93137 человек, 63921 из них (68,6 %) приговорены к расстрелу[32]. Всего с октября 1936 по ноябрь 1938 гг. по делам, которые вели органы госбезопасности, было арестовано не менее 1710000 человек, осуждено не менее 1440000 человек, в том числе приговорено к расстрелу не менее 724 тысяч человек[33].

Прекращён Большой террор был так же, как и начат, постановлением СНК СССР и ЦК ВКП(б) «Об арестах, прокурорском надзоре и ведении следствия» от 17 ноября 1938 г.[34] и приказом НКВД СССР от 26 ноября 1938 г. № 00762, разъяснявшим порядок осуществления этого постановления и отменявшим приказы, циркуляры и распоряжения НКВД 1937–1938 гг.[35] Прекращение массовых операций вовсе не означало отказа руководства страны от репрессивной политики. В преамбуле постановления 17 ноября давалась высокая политическая оценка проведённым репрессивным акциям, декларировалось продолжение и впредь беспощадной борьбы со всеми врагами СССР «при помощи более совершенных и надёжных методов». Компрометируя главных исполнителей и способы осуществления массовых операций, партийное руководство страны стремилось к снижению политической роли органов безопасности, возвращаясь к установлению жёсткого контроля над НКВД, выполнившего свою задачу, а главное — снимало с себя ответственность за произошедшее. По сути, документы, завершившие Большой террор, декларировали не возвращение к «социалистической законно­сти», а лишь то, что только контролируемые и упорядоченные государст­вом репрессии являются допустимыми и правильными[36].

 

Подготовка операций

В Карелии отсчёт национальных операций можно начинать уже с осени 1935 г., когда руководители республики Эдвард Гюллинг и Густав Ровио были отозваны в Москву и на V пленуме Карельского обкома ВКП(б) прозвучал призыв к разгрому «финских буржуазных националистов»[37]. Первый удар пришелся по политэмигрантам, «красным финнам», которые занимали многие руководящие посты в республике. Газеты запестрели разоблачительными статьями, тщательной проверке, а иногда и разгрому подвергались целые парторганизации[38]. Наряду с исключениями из партии и увольнениями, по всей республике, прежде всего в Петрозаводске и погранрайонах, стала нарастать волна арестов. Основательной чистке подвергся ряд воинских под­разделений Ленинградского военного округа, одно из них, Карельская егерская бригада, было расформировано, многие офицеры-финны арестованы[39].

Всего за 1935 г. из числа исключенных из ВКП(б) финнов органами НКВД было репрессировано свыше 40 человек, около 50 находились в розыске, примерно столько же подлежало выселению с территории Карелии[40]. Следственные дела финских коммунистов, представших перед судом в 1935–1936 гг., уже вполне сопоставимы с документами периода Большого террора: обвинения в контрреволюционной деятельности и шпионаже выходят на первый план. Массовый характер с осени 1935 г. приобрели и аресты среди финперебежчиков[41]. Было ликвидировано Переселенческое управление, занимавшееся вербовкой и трудоустройством финнов-иммигрантов из США и Канады, в недрах НКВД тщательно попол­нялись досье на иностранцев[42].

После рассылки на места закрытого письма ЦК ВКП(б) «О террористической деятельности троцкистско-зиновьевского контрреволюционного блока» (29 июля 1936 г.)[43], на фоне широкой пропагандистский кампании резко активизировались в республике и поиски бывших троцкистов. Троцкистские организации были выявлены в Карплане, Наркомместпроме, пединституте, на Онегзаводе[44].

Тогда же, в конце 1936 г. районными отделениями НКВД были заведены две агентурные разработки, которые во многом определили масштабы Большого террора в Карелии. В приграничном Петровском районе, свыше 80 % жителей которого составляли карелы, начальником РО НКВД А. Черновым началась разработка дела «Повстанцы» о якобы создаваемых финляндской разведкой из числа карбеженцев[45] повстанческих отрядов, главной целью которых был развал колхозов и срыв госпланов по лесозаготовкам[46]. В Кондопожском районе начальник РО А. Пушкин начал собирать оперативные материалы по разработке «Диверсанты», под пристальное внимание агентуры попали промышленные предприятия Кондопоги, прежде всего Целлюлозно-бумажный комбинат с его «иностранным» руководством — директором финном Х. Ярвимяки, главным инженером немцем Б. Ландорфом и представителем чешской фирмы «Шкода» И. Шандо[47].

Развернуться в полную силу районным отделениям тогда не дали. Чернов жаловался, что по разработке «Повстанцы» в декабре 1936 г. он не получил ни помощи, ни указаний от руководителей наркомата[48]. Запретили активно действовать и Пушкину. Новый начальник НКВД Карелии Карл Тенисон, назначенный на эту должность в декабре 1935 г., высказался о его инициативах так: «Дай волю Пушкину, так он в одну ночь полрайона пересадит»[49]. Несколько месяцев спустя вожжи были отпущены.

К 1937 г. карельскими органами безопасности был накоплен огромный материал. Каждый отдел НКВД вёл сотни литерных дел по отраслям промышленности, культуры, общественной жизни, где кроме статистических данных был щедро представлен компромат на конкретных людей. Более 700 агентов и осведомителей собирали слухи. В каждом районном отделении имелись агентурные разработки на подозреваемых в шпионаже, вредительстве, другой антисоветской деятельности. В архивах хранились тысячи дел на карбеженцев, финперебежчиков, иностранцев, троцкистов, эсеров, оппозиционеров, церковников. Например, по данным Пудожского РО НКВД 1937 г., из 26 тысяч жителей района 1314 являлись «контрреволюционным элементом». На картотечном учёте состояло 575 человек, имелось 247 дел-формуляров (в т. ч. 109 на бывших членов партии и 120 на финперебежчиков), велось 163 литерных дела, начиная с РИКа и кончая детским домом[50].

Решения февральско-мартовского 1937 г. пленума ЦК придали новый импульс для расширения массовых операций в республике. Со второй половины марта 1937 г. из Петрозаводска в Москву потоком шла информация о перестройке партийной работы и одновременно о фактах «оживления буржуазного национализма». Главными «разрабатываемы контингентами» у карельского НКВД оставались финны: «фашистские националистические группы террористов-финнов» оперативно были обнаружены не только в пограничном Петровском районе, но и в Пряжинском, Кондопожском, Тунгудском, Прионежском. Бывший председатель Карельского Совнаркома Эдвард Гюллинг продолжал ещё жить и работать в Москве, однако специальным постановлением бюро обкома 26 марта все организации и улицы, носящие его имя, были переименованы[51].

Из Москвы в свою очередь по всей стране летели телеграммы, которые требовали сведений в 3-й отдел НКВД о состоявших на учёте иностранных гражданах, политэмигрантах, перебежчиках, людях, работавших за границей, т. е. шёл скрупулёзный сбор сведений о всех тех, кого собирались причислить к «агентам иностранных разведок». 10 мая 1937 г. Тенисон отправил в Москву список на 259 финперебежчиков, проходящих по материалам органов безопасности «как реэмиграционно и контрреволюционно настроенных». Основными пунктами концентрации финперебежчиков в Карелии были названы Петрозаводск (около 3500 человек), Прионежский (около 2500 человек) и Кондопожский (около 1000 человек) районы. Кончался документ разделом «Наши предложения», где обосновывалась необходимость «всех перебежчиков, состоявших на особом учёте НКВД, изъять, частью выселив из СССР, частью переселив в тыловые области Союза»[52]. Подобного рода разделы впоследствии постоянно присутствовали в документах, предназначенных для московского руководства, и раз от разу предложения становились всё более жёсткими и радикальными. Одновременно из районных отделений НКВД поступала информация в Петрозаводск о состоявших на учёте харбинцах и «их связях с китайцами и корейцами»[53].

Тогда же в республике в полную силу развернулись и мероприятия по выявлению «внутренней контрреволюции». 9 июня 1937 г. 4-й отдел УГБ НКВД Карелии начал операцию по агентурной разработке «Повстанцы». Месяц спустя Карельский обком информировал ЦК о том, что в Кондопожском, Петровском, Кестеньгском районах, в системе Кареллеса, Наркомземе вскрыт уже целый ряд «контрреволюционных шпионско-вредительских повстанческих организаций», большинство участников которых составляют финны; свыше 80 руководящих работников исключены из партии и арестованы как враги народа. На Кондопожском бумкомбинате, где сосредоточено большое количество финперебежчиков и американских финнов, шпионско-вредительскую организацию возглавляло руководство комбината — директор Ханнес Ярвимяки, его заместитель, начальник Кондопожской стройконторы Калле Экман, зам. директора Целлюлозного завода Ээро Антонен. Крупная контрреволюционная повстанческая организация, созданная в 1931 г. финскими разведорганами, вскрыта в Петровском районе, по делу арестовано 60 че­ловек. Участились нелегальные переходы финской границы с терри­тории Карелии: только в июле погранохраной задержано 30 человек, все финны, бывшие перебежчики, работа продолжается[54].

На ранних этапах органы безопасности старались выйти на максимальное число руководящих работников, стремясь доказать серьёзность оперативной обстановки в республике, а также собственную значимость и успехи в борьбе с контрреволюцией. Арестованных на допросах заставляли подписывать обширные списки членов их «вредительских организаций». Например, в протоколе допроса главного инженера треста Кареллес Павла Барчугова от 19 июля 1937 г. в числе участников контрреволюционной организации отрасли указаны 34 руководящих работника, включая управляющего трестом Георгия Валлина, его заместителя Александра Павловича и директоров 12 крупнейших леспромхозов и механизированных баз[55].

В этой связи с трудом поддаётся объяснению реакция карельских властей на директиву политбюро от 2 июля 1937 г. о предложениях по лимитам. 8 июля первый секретарь карельского обкома партии Пётр Ирклис отправил в Москву шифротелеграмму следующего содержания:

«МОСКВА ЦК ВКП(б)

По Карельской АССР выявлено активно проводивших контрреволюционную подрывную работу кулаков, вернувшихся после отбытия наказания и срока ссылки 33 человека, уголовного элемента 9 человек, прочего антисоветского элемента 44 человека. Расстрелу подлежат 12 человек, направлению в лагеря 74 человека. Проявляющих враждебность в менее активной мере и подлежащих высылке в административном порядке 257 человек, в том числе: кулаков 69 человек, уголовного элемента 146 человек. Довыявление продолжаем.

Состав тройки представляется на утверждение ЦК ВКП(б) следующий: 1) Ирклис П. А. секретарь Карельского обкома; 2) Тенисон К. Я. НКВД Карельской АССР; 3) Михайлович заместитель прокурора Карельской АССР»[56].

Требуемые лимиты (12 человек по первой категории, 74 по второй) и состав карельской тройки были утверждены решением Бюро ЦК от 10 июля[57]. Трудно понять, почему посланные из Карелии контрольные цифры репрессируемых оказались столь малы (самые маленькие из всех предложенных регионами[58]). По всей вероятности, республиканские власти ещё до конца не осознали значимость установок на массовые репрессии, буквально поняв предписание насчёт «кулаков и уголовников». Возможно, это поняли в центре. 21 июля за связь с «правыми» Ирклис был арестован, а неделю спустя новый секретарь обкома Михаил Никольский отправил Ежову следующую телеграмму:

«По Карелии прошу в связи с новым выявлением утвердить к расстрелу 358 человек активно проводивших контрреволюционную и шпионскую работу. Направление в лагеря прошу утвердить менее активных 400 человек.

Взамен Ирклиса в состав тройки представляется на утверждение Никольский М. Н.»[59].

Понимание того, что ждёт от регионов центр, приходило быстро. Если за март-июнь в республике было арестовано чуть более двухсот человек, то в июле было произведено уже около шестисот арестов.

Расчленить операции, которые разворачивали ещё до получения основных приказов из Москвы 3-й и 4-й отделы УГБ НКВД, очень трудно: по многим делам «внутренняя и внешняя контрреволюция» сливаются и самый наглядный пример тому — дело «о контрреволюционной националистической организации в Карелии» (условное название «дело Гюллинга-Ровио»). Первая сводка по этому делу была отправлена в Москву в конце июля 1937 г. Список членов организации, ещё не названной пока «финской», состоял из 50 человек и все они, за исключением карелов Фёдора Поттоева и Николая Ющиева, а также вепса Степана Макарьева, были именно финнами. Все до 1935 г. занимали видные руководящие посты в республиканском партийном и советском аппарате, многие продолжали работу на районном уровне[60]. Интересно, что, называя руководителей организации, нарком Тенисон просил начальство арестовать в Москве Эдварда Гюллинга и Густава Ровио «с последующим направлением в наше распоряжение»[61]. Это была явно местная инициатива. В Петрозаводске просто не знали, что Ровио находится в тюрьме уже три недели, а Гюллинг — две. Тогда же, в июле 1937 г., были арестованы бывший председатель Петрозаводского горсовета Вернер Форстен, его жена, сотрудник наркомпроса Айно Форстен, сотрудник Карпушнины Вяйнё Турунен, директор Лыжной фабрики Илья Туомайнен, один из первых руководителей карельской автономии Яков Мяки, член обкома ВКП(б) Пааво Хюппенен, второй секретарь горкома ВКП(б) Антти Хирвонен.

В Кондопоге массовые аресты тоже развернулись за месяц до официального начала операции. Руководители бумкомбината Ярвимяки, Экман и Антонен были арестованы 7 июля. Неделю спустя та же участь постигла заведующего производством комбината Алексея Линева, начальника проектного бюро Якова Тийтинена, зав. мастерской Войтто Вайнио, зав. кадрами Симо Суси, инженера Георгия Шайкевича. Не было обойдено вниманием органов безопасности и районное начальство: 25 июля арестовали председателя Кондопожского РИКа Фёдора Поттоева, в начале августа — первого секретаря райкома партии Георгия Шерешкова[62].

Одновременно ширились аресты «правых» — тех, кто был прислан в республику после 1935 г. из Ленинграда и теперь обвинялся в причастности к т. н. правотроцкистскому блоку. Вслед за Ирклисом был арестован председатель СНК АКССР Павел Бушуев, нарком финансов Альфред Муценек, нарком коммунального хозяйства Евгений Зингис, член обкома Михаил Хосин, первый секретарь карельского обкома ВЛКСМ Павел Маринушкин. На 1 августа 1937 г. по городу Петрозаводску и районам Карелии на формулярном учёте НКВД состояли 2110 бывших членов ВКП(б).

Таким образом, ещё до официального начала массовых, операций руководящие звенья партийной, советской и хозяйственной номенклатуры Карелии были основательно почищены. Руководителей УНКВД — наркома Карла Тенисона и его заместителя Александра Солоницына, это не коснулось.

 

1937 год, август–декабрь

Официальный отсчёт массовых операций начался в Карелии с 5 августа 1937 г. Как уже отмечалось, цифры, появившиеся в приказе № 00447, мало соотносились с присланными с мест. Лимиты для Карелии в нём составили тысячу человек — 300 по первой категории и 700 по второй[63]. Каждые пять дней в Москву, в 8-й отдел ГУГБ НКВД (учётный), отправлялась телеграмма со сведениями о количестве арестованных и осуждённых тройкой, и судя по этим данным, только за первый месяц операции (с 5 августа по 5 сентября 1937) было арестовано 728 человек[64].

Дела на руководящих работников рассматривались Военной коллегией Верховного суда СССР, ударными темпами заработала и республиканская тройка. В первые три месяца основная масса обвиняемых шла по линии 4-го отдела УГБ, выполнявшего приказ № 00447.  В то же время началась и активная чистка лагерей, причём осуждённым по линии 3-го отдела ББК тройка выносила исключительно расстрельные приговоры: только в августе 1937 г. карельской тройкой были приговорены к расстрелу 405 заключённых[65].

Состав тройки неоднократно менялся, так как в ходе расправ судьи нередко превращались в обвиняемых. За полтора года массовых операций в республиканской тройке сменилось четыре секретаря обкома (Никольский, Леонинок, Иванов, Куприянов) и два наркома внутренних дел (Тенисон, Матузенко). Постоянной оставалась лишь фигура прокурора Георгия Михайловича, сумевшего продержаться на своём посту до начала 1939 г.

Все операции по борьбе с внешней и с внутренней контрреволюцией планировалось, как уже отмечалось, закончить в четыре месяца, однако уже первые недели показали, что многих руководителей на местах ни сроки, ни цифры, определённые ежовскими приказами, не удовлетворяют. В ЦК ВКП(б) и НКВД СССР пошли телеграммы с мест с просьбами увеличить число репрессируемых, особенно по первой категории. Карелия не осталась в стороне от этого «почина». Уже в августе, отчитываясь о ходе операции по приказу № 00447, секретарь обкома Михаил Никольский просит ЦК разрешить республиканской тройке «приговорить к расстрелу не 300 человек, а 550, с тем чтобы все активные контрреволюционные повстанческие элементы и их гнезда были уничтожены»[66].

Никольский был членом тройки с первого по десятое заседание, на которых было репрессировано около тысячи человек[67]. Но его рвение показалось Москве недостаточным. В начале сентября газета «Правда» опубликовала статьи собкора по Карелии Б. Золотова «Рупор буржуазных националистов» (9 сентября) и «Вражеские гнёзда в советском аппарате Карелии» (11 сентября), в которых погромной критике подверглась редакция главной республиканской газеты «Красная Карелия» и всё высшее руководство республики — и те, кто уже был арестован, и находившиеся ещё у власти. Журналисты были обвинены в благодушии, отвлекавшем народ от «борьбы против буржуазных националистов, агентов финской и германской разведок». А тем временем, писал Золотов, «в Совнаркоме, Наркомпросе, Наркомфине, Госплане Карельской АССР, горкоме и обкоме орудовала оголтелая банда шпионов, пытавшихся закабалить карельский народ и при помощи фашистской Германии восстановить в Карелии власть помещиков и капиталистов».

Подобного рода «сигналы», направлявшие дальнейший ход репрессий, «Правда» печатала о многих регионах СССР. Критика сосредотачивалась на частных примерах, на отдельных людях, без каких-либо обобщений, стремясь убедить население, что все неполадки в обществе вызваны коварством врагов, а не управленческими провалами и дисфункциональностью системы[68]. Местная пресса не оставалась в стороне. «Красная Карелия» с весны 1937 г. активно участвовала в разоблачениях разного рода «врагов» на предприятиях и в организациях республики, журналисты проводили и собственные расследования, выявляя «нежелательный элемент», называя десятки конкретных имён и фамилий. Но вклад газеты в ход нарастающих репрессий оказался недостаточен. Главный редактор Василий Градусов немедленно был снят с работы, исключён из партии и вскоре арестован[69].

Публикации Б. Золотова сопровождались его закрытыми служебными письмами, по сути, доносами, отправленными главному редактору «Правды» Льву Мехлису, где собкор гораздо жёстче и откровеннее требовал «большевистского оздоровления» всего руководящего звена Карелии[70]. Интересно, что наряду с арестованными той же осенью председателем КарЦИКа Николаем Архиповым и секретарём обкома Никольским, в доносах Золотова «политически сомнительными личностями» весьма настойчиво назывались зав. ОРПО[71] обкома Михаил Леонинок, зав. отделом агитации и пропаганды Ян Миляйс, начальник УНКВД Карл Тенисон (оба латыши) и зам. наркома Александр Солоницын. Все они продолжали работать на своих местах ещё более полугода: Тенисона арестовали в феврале 1938 г., остальных в июне. Леонинок был членом тройки на одиннадцатом–пятнадцатом заседаниях после ареста Никольского[72]. Копии писем Золотова были пересланы Мехлесом Сталину и Ежову, но, очевидно, к подобного рода доносам на высшее руководящее звено в центре относились дозированно, приберегая информацию для очередного витка «зачисток».

26–27 сентября состоялся пленум обкома партии по обсуждению публикаций в «Правде». Новым секретарём обкома стал присланный из Ленинграда Ни­колай Иванов, член тройки с шестнадцатого по сорок второе заседание, на которых было осуждено около шести тысяч жителей республики[73].

На пленуме выступил председатель тройки, на­чальник НКВД Тенисон, который информировал собравшихся об операции по ликви­дации в Карелии «организации контрреволюционных буржуазных националистов». Организация эта, по словам Тенисона, была одной из самых разветвлённых и су­ществовала с 1920 г., с момента приезда в республику Гюллинга, Мяки и Форстена. Именно они стали создателями «националистического центра», позднее в не­го вошёл Ровио, с приездом которого расстановка сил в республике целиком оказалась в руках националистов.  Гюллинг и Ровио добивались расширения вербовки иностранцев, настаивали, чтобы перебежчикам, находившимся в ссылке и лагерях, было дано разрешение на переезд в Карелию. По их призыву в республику хлынули американские финны, которые неплохо жили и за океаном, а здесь соглашались рабо­тать простыми рабочими, устраивая через своих жён легальную связь с заграницей. Главной задачей «цент­ра» являлось присоединение Карелии к Финляндии, для чего в различных местах создавались опорные базы, где сосредоточивались антисоветские элементы, финперебежчики и американские финны (Кондопожский бумкомбинат, Петрозаводская лыжная фабрика, Матросы, Вилга). Главной опорной базой была Кондопога, всего же повстанческие организации вскрыты в одиннадцати районах Карелии, помимо пограничных — в Пудоже и Заонежье. Основным ядром на случай вооружённого восстания должна была стать Егерская бригада, кроме того, в отдельных местах создавались специальные военизированные отряды. Центральный отряд находился в Петровском районе и должен был «в момент военных действий захватить Вохтозерский тракт, отрезать Петрозаводск и дать путь финским войскам». Повстанческие организации занимались также националистической пропагандой, шпио­нажем, вредительством во всём народном хозяйстве Карелии: поджигали леса, срывали севообороты, запахивали сенокосы. Под видом стахановцев в Москву посылались террористы, которые старались попасть на приём к Сталину и Молотову. Органы НКВД так долго не могли раскрыть заговор, поскольку организацию спасали руководители республики. Только благодаря «Правде» врагов удалось разоблачить, однако, по мнению Тенисона, предстоит большая работа «по очистке низовки», она ещё мало затронута[74].

Подобного рода обвинения можно найти в следственных делах любого управления НКВД по всему Советскому Союзу. Шаблоны таких документов создавались ещё в недрах ОГПУ, их лишь привязывали к местной специфике и корректировали с учётом запросов времени и политической обстановки. При этом следователи, измышляя чудовищные фальсификации, не утруждали себя тем, чтобы придать им хоть какую-то видимость достоверности. Густава Ровио, например, обвиняли в том, что он создал «организацию буржуазных националистов» в Карелии в 1928 г., когда он ещё не был секретарём обкома и работал в Ленинграде. В следственных делах других обвиняемых создание организации датируется 1927, 1925, 1923 годами. В бумагах Тенисона появляется новая дата — 1920 г., год создания карельской автономии.

После пленума по республике покатилась нарастающая волна массовых разоблачений, «вражеские гнёзда» обнаруживались везде — от наркоматов до сапожных мастерских и школ. Газеты пестрели разоблачительными сообщениями, сопровождая их откликами и письмами трудящихся. Осенью Тенисон и Иванов буквально забрасывали Москву шифровками примерно такого содержания: «13 октября с.г. я просил увеличить лимит первой категории на 1000 человек. Ответ прошу телеграфировать, так как дела первой категории на заседание троек подготовлены»[75]. Власти охотно шли навстречу пожеланиям с мест, районные же отделения НКВД включились в своеобразное соревнование по выполнению и перевыполнению приказов начальства. В результате подобного служебного рвения к 20 ноября, когда сроки проведения операций подходили к концу, республиканская тройка вместо 300 приговорила к расстрелу 1690 человек (72 % всех осуждённых). К первой категории были отнесены и все 1200 осуждённых по линии Беломорско-Балтийского комбината (ББК)[76].

В целом, однако, с принятием основных приказов, карельское руководство оказалось в достаточно сложном положении. Основными контингентами, «разрабатываемыми» 3-м и 4-м отделами НКВД были финны и карелы, приказы же предписывали заниматься помимо «кулаков и антисоветчиков» поиском немцев, поляков, латышей, эстонцев, численность которых в республике (не говоря уж о «харбинцах») была весьма невелика[77]. Рассылая в районы директивы по национальным приказам, Тенисон одновременно продолжал требовать от подчинённых вести «тщательный учёт всех финских националистических элементов, прежде всего из числа политэмигрантов, бывших социал-демократов, бывших членов ФКП и ВКП(б), финперебежчиков, финно-американцев и шведов»[78]. В Москву же от него шли жалобы на отсутствие официальных директив по финской линии.

Инициатива была услышана: в ноябре 1937 г. М. Фриновским был разработан соответствующий проект приказа, в котором, в частности, говорилось:

«В целях немедленного и решительного репрессирования финской агентуры и пресечения работы финских разведывательных органов приказываю: с... начать широкую операцию, направленную к полной ликвидации диверсионно-шпионской и фашистско-повстанческой агентуры финской разведки в промышленности, на транспорте, в совхозах и колхозах и решительному разгрому всей базы диверсионно-повстанческой работы финских разведорганов в Карелии, Мордовии, Удмуртии, Марийской и Коми автономных республиках и среди карельского и вообще финско-угорского населения других краёв и областей. Операцию завершить к 15 декабря. Аресту подлежат: а) все перебежчики из Финляндии, работающие на военных заводах, в оборонных цехах, на транспорте, на оборонных стройках вне зависимости от наличия у них иностранных паспортов, б) все бывшие участники восстания в Карелии и Ингерманландии, бежавшие ранее в Финляндию, а затем возвратившиеся в СССР, вне зависимости от времени возвращения, г) все советские граждане, связанные с финскими дипломатическими учреждениями, д) финские политэмигранты, на которых имеются материалы, позволяющие подозревать их в шпионаже и диверсии, е) так называемые американские (канадские) финны — граждане СССР, ж) агенты Разведупра и НКВД, участвовавшие в легендарных разработках, так или иначе находившиеся в контакте с финскими разведорганами, во всех случаях, если имеются основания подозревать их в двойничестве, з) все подозреваемые по шпионской и диверсионной работе граждане СССР, связанные с моряками финских пароходов, теплоходов и проводниками финских железнодорожных вагонов.

На отнесённых в процессе следствия к первой и второй категориям каждые десять дней составлять списки с кратким изложением следственных и агентурных материалов, характеризующих степень виновности арестованных, и направлять их на окончательное утверждение в НКВД СССР. После утверждения списков в НКВД СССР и Прокурором Союза приговор немедленно приводится в исполнение, т. е. осуждённые по первой категории расстреливаются, а по второй — отправляются в тюрьмы и лагеря»[79].

Приказ так и не увидел свет. Вероятно потому, что одновременно велась работа по подготовке латышской операции, которая началась с 3 декабря 1937 г.[80] Как уже отмечалось, 14 декабря она была распространена и на финнов, после чего «финская линия» в национальных операциях Карелии стала главной уже официально. Планы Фриновского по завершению финской операции к 15 декабря оказались неактуальными: «национальное» направление Большого террора только набирало силу.

В декабре 1937 г. появляются первые списки-альбомы, составляемые на арестованных по национальным приказам, и заработала т. н. двойка. Только по первым девяти спискам-альбомам, составленным с 4 по 30 декабря, прошло 900 человек, 727 из них (80,8 %) были приговорены к расстрелу. Существенным образом изменился и национальный состав обвиняемых, 64,2 % которых теперь составляли финны[81]. О том, что польская операция должна была быть завершена к 20 ноября 1937 г., а сроки харбинской истекали 25 декабря, похоже, уже никто не вспоминал. В Карелии вовсю разворачивали операцию по финнам, продолжая заодно аресты и расправы по приказу № 00447. За последние десять дней 1937 г., с 20 по 30 декабря, в республике было арестовано 740 человек[82]. Карельская тройка за декабрь (Тенисона на заседаниях тогда заменял Солоницын) рассмотрела 1007 дел, приговорив к расстрелу 972 человека[83].

Для следственной обработки такого количества дел по указанию Тенисона были созданы ещё пять «бригад» следователей, в том числе в некоторых погранотрядах. К работе с арестованными привлекали красноармейцев, милиционеров, гражданских членов партии, никогда не имевших дела со следствием, и заставляли их любыми методами добиваться признаний. Следственные и реабилитационные документы свидетельствуют о том, что избиения, издевательства, угрозы, допрос «стойка» и непрерывный допрос, пытка бессонницей, фальсификация материалов были в Карелии, как и в других местах, обычной практикой[84].

Ударными темпами работала и специальная следственная бригада, получившая среди посвящённых название «железная» или «стальная». Она была создана в Медвежьегорске в декабре 1937 г. специально для работы по финской операции, возглавлял её лейтенант госбезопасности Николай Тидор. Именно к Тидору в Медгору со всей республики этапировали арестованных финнов (бригада занималась исключительно финнами) для завершения следствия и получения нужных показаний. В документах это деликатно именовалось «следственной обработкой». Руководствуясь принципом «при допросе все средства хороши», стальная бригада добивалась замечательных результатов — у неё арестованные подписывали все[85]. Медгора стала и главным местом расстрела по приговорам двойки.

 

Таблица 2

Места расстрелов по первым протоколам двойки[86].

 

 

Масштабы работы медвежьегорской расстрельной команды, возглавляемой зам. начальника 3-го отдела ББК НКВД А. Шондышом, ужасают: 28 декабря 1937 г. в 4 часа 00 минут расстреляно по Альбомам 1–2 138 человек, из них 89 финнов; 2 января, время то же, расстреляно 60 человек (59 финнов); 10 января — 148 человек (83 финна), 20 января — 150 человек (82 финна), 21 января — 104 человек (62 финна)[87]. И. Чухин в своей книге приводит хронику массовых расстрелов в республике, составленную на основании актов о приведении приговоров в исполнение с указанием фамилий 47 исполнителей — работников НКВД КАССР и Белбалтлага НКВД СССР[88]. По ней получается, что 20–21 января 1938 года Шондыш и его подчинённый Бондаренко расстреляли 685 человек. Очевидно, что приговоры в исполнение приводили не только люди, подписывавшие акты, в расстрелах участвовали военнослужащие погранотрядов, комендатур, возможно красноармейцы. Сохранились документы, свидетельствующие, что в Ухтпечлаге, например, в аналогичной ситуации проводилась специальная войсковая операция с применением станковых пулемётов[89].

Расстрелы производились в обстановке строжайшей секретности и в абсолютном большинстве актов нет указаний на точное место расстрела и захоронения. Основными местами расстрелов в Карелии были места, где находились следственные изоляторы (тюрьмы): Петрозаводск, Кандалакша, Пудож, Кемь, Олонец и Медвежьегорск (изолятор 3-го отдела ББК). Расстреливали также в Ругозере, Реболах, Кондопоге. Трудпоселенцев и заключённых ББК массово убивали в Медгоре, Сегеже, Сосновце, Уросозеро, на Водоразделе (7-8 шлюзы ББК).

 

1938 год, январь–июль

Работа троек по «кулацкой» операции должна была закончиться 1 января 1938 г., а к 15 января местные органы внутренних дел обязаны были представить итоговую отчётность по операции[90]. 10 января 1938 г. Тенисон направил Ежову и Фриновскому обширную докладную записку с итогами массовых операций в 1937 г. Данные эти в основном уже публиковались[91], однако не все сведения попали в печать. Тенисон анализировал в докладе и ход национальных операций, главной из которых была финская. Из 874 человек, арестованных по финской линии, 59 были объявлены резидентами финской разведки, 283 — агентами, ещё 480 человек оказались «участниками контрреволюционных националистических повстанческих и диверсионно-вредительских организаций»[92]. Данные «оперативного удара по польской колонии» были менее впечатляющими: арестован 141 человек «поляков и лиц других национальностей, связанных с польской Дефензивой и Консульством», из них «сознались» в шпионаже 36 человек, «вскрыто» следствием и шесть резидентур. По латышской и харбинской операциям успехи были совсем скромными — арестованы соответственно 53 и 21 человек[93].

Всего в республике на 1 января 1938 г. было арестовано 5340 человек, из них «70 резидентов и 1267 агентов иностранных разведок». Проделано это было весьма скромными силами: по данным Тенисона, в 3-м отделе УГБ НКВД КАССР работало семь человек, в 4-м отделе — девять. Лишь в конце октября чекистский состав центрального аппарата численно возрос до 30 человек, получив пополнение из межкраевой школы НКВД. В 20 районах Карелии опер состав УГБ насчитывал 38 человек, большинство из них, как признавался нарком, «были малоопытными и не имели специального чекистского образования». Свою настоятельную потребность в количественном увеличении оперативного аппарата Тенисон обосновывал и намерением дальше расширять операцию по финнам для «дальнейшего разгрома шпионско-диверсионных очагов»[94].

Подобные победные реляции, полные служебного рвения и готовности продолжать, шли в Москву со всех концов страны, нужно было принимать решения по формально закончившимся уже операциям.  

14 января 1938 г. Фриновский разослал общую директиву, в которой предлагал продлить работу троек «до особого рас­поряжения»[95]. Этим особым распоряжением стало постановление политбюро ЦК ВКП(б) от 31 января, на следующий день доведённое до сведения местных партийных органов и управлений НКВД. Постановление продлевало «кулацкую» операцию в 21 регионе страны до 15 марта (в Дальневосточном крае до 1 апреля), им выделялись дополнительные лимиты и продлевалась работа троек. Всего было выделено лимитов на 57200 человек, в том числе на 48 тысяч человек по первой категории и 9200 человек по второй. Карелия получила право расстрелять по кулацкой линии ещё 1500 человек и 500 отправить в лагеря[96].

Однако и 15 марта действие приказа НКВД № 00447 не было остановлено. Операция продлевалась решениями политбюро по ходатайствам с мест. Весной–летом 1938 г. тройки продолжали работать по дополнительным лимитам в целом ряде регионов страны[97]. По Карелии такое решение за подписью Сталина было принято 19 марта: «Удовлетворить просьбу Карельского обкома ВКП(б) о продлении работы тройки по рассмотрению дел на бывших кулаков, уголовников и антисовет­ских элементов до 15 апреля и об увеличении дополнительно лимита по 1 ка­тегории на 600 чел. и по второй — на 150 чел.»[98].

31 января 1938 г. политбюро принимает решение и о продлении до 15 апреля национальных операций, сохранив существующий альбомный порядок рассмотрения дел арестованных по этим операциям людей вне зависимости от их подданства.

В Карелии, судя по документальным данным, аресты и деятельность тройки были приостановлены всего на две недели, с 5 по 17 января[99], аресты же по национальным операциям продолжались полным ходом[100]. С конца января из Петрозаводска в районы уже потоком шли распоряжения об активизации всей работы, при этом очевидно, что ситуация менялась буквально каждые сутки и списки подлежащих аресту постоянно расширялись. Поначалу это вызвало серьёзное замешательство у начальников РО и Погранотрядов. Из районов следовали просьбы о разъяснении ситуации кого арестовывать, кого нет  и жалобы на то, что «нет материала на выход»[101].

Нервозность объяснялась видимо и переменами в самом аппарате НКВД: новый виток массовых операций сопровождался чисткой органов безопасности. В Карелии это коснулось лишь главных действующих лиц. В январе из республики был отозван заместитель наркома капитан Солоницын, правая рука и главный исполнитель всех начинаний Тенисона. Самого наркома отозвали в начале февраля, латыш по национальности он, надо полагать, не мог достойно продолжать проведение национальных операций. В апреле 1938 г. Тенисон был арестован по обвинению в правотроцкистской деятельности и как агент латвийской охранки. Месяц спустя, не дождавшись суда, он умер в больнице Бутырской тюрьмы[102].

Наркомом внутренних дел Карелии стал полковник Степан Матузенко, в прошлом украинский крестьянин и псаломщик, выпускник церковно-приходской школы и пограничной школы ОГПУ[103]. Он был председателем тройки с 34-го по 46-е заседание, по решениям которых было репрессировано около трёх тысяч человек. Он же возглавлял и Особую тройку НКВД КАССР, репрессировавшую ещё 1805 жителей республики.

Порядок был наведён быстро. Разъяснения нового наркома для районных отделений по поводу «окончательного разгрома работы иноразведок среди финской колонии», его чёткие указания — кого арестовывать (практически всех финнов), как вести дела (максимально ускоренными темпами), как оформлять документы для альбомов, расставили все точки над «и». Главным направлением массовых операций становятся национальные линии. В целях наиболее полного учёта «движения и результатов операции» были разработаны специальные формы отчётности — подробнейшие таблицы по всем национальным линиям, которые следовало отправлять в центр каждое 1 и 15 число месяца[104]. С конца февраля из районов уже лавиной шли списки финнов, подлежащих аресту, с просьбой о санкциях, которые следовали незамедлительно, иногда даже по телефону. Не забывали и о других национальных линиях, дополняя их своими. Так, в Кондопоге была вскрыта «турецкая шпионская организация». Три работника артели «Дружба Турции» после недолгой обработки признались, что являются агентами турецкой разведки[105]. Выполняя указания начальства по «увеличению числа допрашиваемых до 30 человек сразу»[106], во многих районах к арестам и ведению следствия широко привлекали партийно-комсомольский актив.

По мере развития операции органы безопасности на местах входили во вкус и становились всё активнее. И если в феврале Петрозаводск подгонял РО, то в марте — начале апреля из районов поступали списки для санкций на арест со слёзными просьбами эти санкции не задерживать, «так как сроки поджимают»[107]. Причём список мог сопровождаться запиской, скажем, такого содержания: «Прошу дать санкцию на арест 9 финперебежчиков, особоучетников НКВД, проживающих в Матросах. Показаний на вышеуказанных финнов у нас нет, но народ очень интересный. Их нужно немедленно изолировать»[108].

Как вскоре выяснилось, торопились зря. Операция по финнам сначала была продлена на месяц, а затем последовали постановление политбюро (26 мая 1938 г.)[109] и приказ НКВД СССР № 1160 (28 мая 1938 г.)[110] об очередном продлении национальных операций и деятельности двойки до 1 августа 1938 г.

Работа по национальным линиям и по «очистке районов и сельсоветов, заселённых финнами», шла по накатанному руслу все лето, хотя отыскивать компрометирующие материалы на ни в чём не повинных людей становилось всё труднее. В июне–июле, перед завершением операции, в основных местах проживания финнов — Прионежском, Кондопожском, Калевальском районах и, конечно, в Петрозаводске, продолжались ежедневные массовые аресты, людей стали хватать прямо на улицах, на глазах у изумлённых прохожих. С крупных предприятий (Кондопожский бумкомбинат, Петрозаводская лыжная фабрика) в наиболее «горячие» дни арестованных увозили грузовиками. Не прекращались в 1938 г. и попытки продолжить чистить ряды КПФ и Коминтерна. От арестованного в Кондопоге 25 июля 1938 г. девятнадцатилетнего шофёра Арне Каупинена, объявленного шпионом с 1923 г. (т. е. с пятилетнего возраста), следователи добивались признания, что он был завербован в шпионскую организацию её главарём — секретарём и членом Президиума Исполкома Коминтерна Отто Вилле Куусиненом[111]. Аресты продолжались и в начале августа, в основном в Петрозаводске и Кондопожском районе: с 1 по 10 августа было арестовано не менее 60 финнов[112], а «зачистка» лагерей шла всю осень.

Итоги массовых операций были подведены в конце лета, и они со всей очевидностью продемонстрировали, насколько «эффективнее» действовали органы безопасности республики в 1938 г.: по сравнению с 1937 число репрессированных финнов, например, увеличилось в 3,3 раза. Всего за период с 1 января 1937 по 10 августа 1938 г., согласно данным карельского НКВД, в республике было арестовано и осуждено 9536 человек, больше половины из них (54 %) за семь месяцев 1938 г.[113]  96 % осуждённых было репрессировано по «кулацкому» и национальным приказам. Получив в общей сложности лимиты по приказу № 00447 на 3750 человек (2400 по первой категории и 1350 по второй), карельская тройка осудила 4885 человек, 3935 из них (80,6 %) приговорив к расстрелу. Двойка осудила 4251 человека, из них 3996 (94 %) были приговорены к расстрелу. Осуждённые за шпионаж составляли 23 % всех репрессированных, больше было только «повстанцев» — 42,6 %[114]. По данным чекистов, на территории Карелии шпионскую работу вели иностранные разведки десяти государств: Японии, Германии, Англии, Франции, Польши, Латвии, Эстонии, Турции, Норвегии и, конечно же, Финляндии[115].

И. Чухин в своей книге, опираясь на собранные материалы для карельской книги памяти, приводит совсем иные итоги операций: карельская тройка осудила 8428 человек (из них 7221 к расстрелу), а двойка — 2143 человека (из них 1838 к расстрелу)[116]. Всего 10571 человек. Расхождения в общей численности осуждённых во время массовых операций можно объяснить тем, что в данные Чухина включены репрессированные заключённые Белбалтлагеря НКВД, не вошедшие в анализируемые архивные сводки. Лимит по Белбалтлагерю в 800 человек был утверждён шифрованной телеграммой Ежова от 5 августа 1937 г.[117] вслед за приказом № 00447 и, как отмечалось выше, значительно перевыполнен.

Существенная, почти в два раза, разница в результатах работы тройки и двойки ещё ждёт своего объяснения, нужно вернуться к первичным материалам, изученным Чухиным. Отметим лишь несколько моментов. И. Чухин выявил, что приговоры по приказу № 00447 выносились карельской тройкой и после 15 апреля 1938 г.: последнее заседание состоялось 10 ноября, а последний расстрел — 27 ноября, т. е. через десять дней после официального окончания массовых операций и запрета на исполнение приговоров троек[118]. Однако летние и осенние заседания касались исключительно заключенных Белбалтлага и трудпоселенцев, которые составляли значительную долю осужденных тройкой — 3286 человек[119]. Кроме того, в приложении 12 «Комиссия НКВД СССР и Прокуратуры СССР»[120] последний упомянутый список-альбом датирован 12 апреля 1938 г. Но деятельность двойки продолжалась до 1 августа 1938 г., и вполне вероятно, что какие-то данные не были учтены. Наконец, возможны просто ошибки в подсчётах и описки[121].

Впрочем, как бы ни различались данные, итоги эти были не окончательными. В тюрьмах продолжали ожидать приговора более двух тысяч арестованных по ежовским приказам, а Большой террор продолжился операциями по репрессированию семей «врагов народа».

 

1938 год, лето–осень

До сих пор у исследователей нет полной картины того, что происходило летом 1938 г. в Карелии. С прекращением в апреле работы тройки встал вопрос о местах содержания арестованных. Как выразился член тройки, первый секретарь обкома Николай Иванов, «у нас в Петрозаводске есть более тысячи человек, которых нужно сажать как врагов народа, но мы их не сажаем в тюрьму, потому что у нас тюрьмы переполнены»[122]. Он же достаточно откровенно на городской партконференции делился с делегатами своими соображениями по решению жилищного вопроса в городе, разболтав тем самым совершенно секретное постановление вышестоящих органов «о выселении белофиннов»[123]. За свою откровенность Иванов поплатился быстро. В июне 1938 г. первым секретарём карельского обкома партии и новым членом тройки стал 33-летний Геннадий Куприянов, присланный в республику из Ленинграда[124]. Тройками с его участием было репрессировано две с половиной тысячи человек.

Именно летом в полную мощь были развёрнуты операции по выселению из Петрозаводска и погранрайонов семей репрессированных. Готовились к ним заранее. Например, в «Справке НКВД КАССР о семьях репрессированных руководящих работников, подлежащих высылке за пределы Карелии», составленной в середине апреля, перечислены фамилии 63 человек, чьи семьи должны были быть высланы из Петрозаводска и девяти районов республики. Среди них 9 руководящих работников аппарата обкома ВКП(б), СНК и КарЦИКа, 11 секретарей райкомов партии, 7 председателей и зам. председателей РИКов, 21 руководящий работник пяти наркоматов и десяти областных учреждений, 15 директоров заводов, фабрик и строек[125].

Семьи репрессированных по национальным приказам планировали выслать практически все. 9 июня 1938 г. нарком Матузенко отправил в Москву «лично тов. Ежову» докладную записку «О выселении за пределы КАССР финнамериканцев и семей репрессированных финнов». В ней в частности говорилось: «На территории Карельской АССР вскрыта и ликвидирована антисоветская организация финских буржуазных националистов. Главари этой контрреволюционной организации председатели Гюллинг и Ровио, не найдя поддержки своим замыслам среди трудящегося населения карелов, использовали финперебежчиков, остатки недобитого кулачества и участников каравантюры.

Помимо этого, Гюллинг через специально созданное переселенческое управление пополнял вражеские ряды завозом из Канады финнамериканцев. Такое мероприятие мотивировалось отсутствием в Карелии квалифицированной рабочей силы для лесных разработок. Из Канады финны прибывали с собственными автомобилями, пишущими машинками, валютой и заданиями иностранных разведок... В числе арестованных в 1937–38 гг. финнов оказалось шпионов 2100 чел., или 20 % от всего числа финнов, проживающих в Карелии.

Буржуазно-националистическая финская организация расставляла на ответственные и руководящие должности только своих сторонников — финнов. Таким образом, в их руках были главнейшие партийные, советские и общественные организации, а также промышленные предприятия, сельское хозяйство и транспорт... В результате их руководства, направленного на срыв выполнения мероприятий партии и правительства, положение в Карелии по борьбе с последствиями вредительства до сих пор остаётся напряжённым.

Национальная политика в Карелии, благодаря Гюллингу, Ровио и их приспешникам, в корне искажалась. Трудящихся Карелии принуждали читать газеты, книги, слушать радиопередачи, учить детей на непонятном им финском языке. Национальная рознь и вражда всячески культивировались.

Аппаратом НКВД КАССР проведена специальная работа по учету остатков финнамериканцев. Взято на персональный учёт 1416 чел., из которых состоит в иностранном подданстве 81 чел Большинство финнамериканцев проживает в пограничных районах и некоторая часть в г. Петрозаводске.

Прошу вашего распоряжения на выселение из пограничной Карельской республики 1416 человек финнамериканцев в Омскую или Архангельскую область, где использовать их исключительно как рабочую силу на лесных разработках. Помимо этого, прошу санкционировать выселение 1500 семей репрессированных финнов, проживающих в пограничных районах и г. Петрозаводске, за пределы Карелии»[126].

Поступили ли из Москвы соответствующие документы, неизвестно. Возможно, конкретных распоряжений по выселению «финнамериканцев» и не было, поскольку в конце августа Матузенко вновь обратился к Ежову с аналогичной просьбой: «Для того чтобы лишить благоприятной почвы иностранные разведки по насаждению новых шпионских организаций на территории Карелии, и особенно в пограничных районах, необходимо ускорить санкцию на выселение за пределы Карелии всех прибывших из Канады финнамериканцев, а также семьи репрессированных финнов, эстонцев, латышей, немцев и поляков»[127].

Тем не менее «очистка» погранрайонов и столицы шла все лето: из Петрозаводска, Ухтинского, Ребольского районов людей вывозили в «тыловые» районы республики — Кемский, Пудожский, Заонежский. Многие петрозаводские семьи (старики, женщины, дети, включая грудных младенцев) были отправлены спецбаржами на известняковые разработки Оленьих островов Онежского озера. Согласно специально разработанной по этому поводу инструкции, выселению подлежали «семьи врагов народа, репрессированных финнов, шведов, эстонцев, латышей и национальностей, не входящих в состав Союза»[128]. На сборы людям давали сутки, иногда и вовсе два часа. О масштабах операции пока можно судить лишь по косвенным данным. Например, известно, что только с 20 июля по 23 августа из Петрозаводска было выселено 395 семей — 922 человека, в том числе 417 детей[129].

В следственном деле Матузенко сохранились показания о том, что в июле–сентябре 1938 г. из Петрозаводска было административно выселено около 600 семей репрессированных финнов. Неофициальное согласие на эту акцию нарком получил от секретаря обкома Куприянова, председателя СНК Солякова, председателя ЦИК Горбачева и прокурора республики Михайловича. Руководили операцией зам. наркома Дубровин и начальник 4-го отдела Антонов, осуществлял — начальник республиканской милиции Андреев силами милиции и членов ВКП(б), выделенных для этой цели горкомом партии. Списки выселяемых составлялись Антоновым и утверждались Матузенко[130]. Общая численность выселенных семей до сих пор не известна. В октябре 1938 г. Матузенко докладывал Ежову, что в результате проведённых мероприятий в пограничных районах Карелии осталось 1350 финнов (включая и семьи репрессированных) и просил разрешение на завершение операции по переселению[131].

Параллельно осенью начинается жестокая расправа над арестованными по национальным приказам. Особая тройка при НКВД КАССР в составе наркома Матузенко, секретаря обкома Куприянова и прокурора республики Михайловича начала свою работу через три дня после принятия приказа № 00606. 20 сентября она вынесла своё первое решение: 110 человек (из них 22 женщины), все финны, по стандартному обвинению «шпионская работа в пользу Финляндии» были приговорены к расстрелу[132]. Тем же днём помечен ещё один протокол заседания тройки — рассмотрено 100 дел (список-альбом № 2), 96 человек приговорено к расстрелу. 21 сентября была решена судьба 499 человек, 485 постановили расстрелять[133]. Всего за неполный месяц было оформлено 32 протокола заседаний Особой тройки (последнее 10 октября), было осуждено 1805 человек, 1708 из них (94,6 %) — приговорены к расстрелу[134]. Финны среди осуждённых составили 83 %, карелы 13 %. 97 % осуждённых Особой тройкой были репрессированы по финской линии. Большинство приговоров было приведено в исполнение тогда же, в сентябре–октябре расстреляли 1530 человек, 73 % из них в окрестностях Петрозаводска[135]. Работа Особой тройки значительно повысила процент осуждённых в Карелии за шпионаж — до 35 % от всех репрессированных, что в два раза превышало среднестатистический показатель по стране[136]. Своим правом на освобождение арестованных карельская Особая тройка не воспользовалась.

Следует упомянуть ещё об одной операции, которую пытались инициировать, но не успели реализовать карельские власти. В октябре 1938 г. Куприянов послал в Москву донос на второго секретаря обкома калининского карела Дмитрия Смирнова. Из этого документа явствует, что борьба с буржуазным национализмом в республике пос­тепенно приобретает иной характер. «После разгрома основных гнёзд финских буржуазных националистов, писал Куприянов, оставшиеся неразоблачёнными участники контрреволюционных организаций изменили свою тактику и начали вербовку в карельские буржуазно-националистические организации». Цель прежняя — создание Великой Финляндии и «сближение карельского языка с финским». В сентябре уже было арестовано несколько «карельских буржуазных националис­тов», однако, по мнению Куприянова, речь идёт о большой организации, которую ещё предстоит разоблачить[137].

Об организации «буржуазных националистов-карел» упоминалось уже в январских отчётах Тенисона, однако речь там шла фактически о делах по «организации Гюллинга-Ровио». Карелы проходили по ним вместе с финнами, попытка развернуть отдельную карельскую операцию была предпринята лишь осенью 1938 г. Связано это было очевидно с тем, что «финская линия» была уже практически отработана, а руководство республики, опять не уловив сигналов Москвы о переходе к завершающему этапу массовых репрессий, продолжало проявлять активность и выказывать рвение в борьбе с «врагами народа». Примером для Куприянова послужило активно разрабатываемое с февраля 1938 г. чекистами Калининской области «Карельское дело»[138], по материалам которого проходил и Смирнов[139]. В качестве повода для начала новой операции очень подходила ситуация с развитием карельской письменности[140]. Руководителями обна­ружен­ной в республике «карельской националистической шпионской организации» были объявлены секретарь обкома Смирнов, председатель терминологической комиссии по развитию карельской лексики, нарком просвеще­ния Владимир Филимонов, ответственный редактор газеты «Советской Каре­лия» Пётр Савельев и научный сотрудник Карельского научно-исследовательского института Матти Хямя­ляйнен[141]. Правила карельского литературного языка и их создатели были объявлены виновниками хаоса, возникшего в республиканском образовании в результа­те ликви­дации финского языка и ускоренного введения новой письменности.

Развернуть антикарельскую кампанию на полную мощность Куприянов и Матузенко не успели. В соответствии с постановлением СНК и ЦК ВКП(б) от 17 ноября 1938 г. в республике началась чистка органов безопасности.  В декабре Куприянов слал в Москву один за другим документы, разоблачавшие деятельность наркома Матузенко и его предшественни­ков, а также прокурора Михайловича. Факты, приведённые в этих документах (о «вражеской работе» в НКВД, об «ошибках» в ходе ведения следствия, о неправедных арестах и несправедливых приговорах) вовсе не означали, что секретарь Карельского обкома осуждает го­сударственную политику 1937–1938 гг. Совсем наоборот, он радел за интересы дела. «Органы НКВД, — писал Куприянов, — за эти два года провели, безусловно, громадную работу по разоблачению врагов народа, шпионов и т. д. Но при недос­татках следственной работы мы не получили того, что могли получить. Мы не изучили как следует методов вербовки, обработки и засылки к нам шпионов со стороны финской разведки, не пошли дальше и не установили взаимодействия между финской и немецкой разведками, не установили даже мест перехода грани­цы, всех этих дорог, тропинок, по которым финская разведка направляла своих агентов в Карелию. По повстанческим организациям не установили путей и спо­собов засылки оружия из Финляндии и не обнаружили мест хранения этого ору­жия»[142]. Вывод Куприянова однозначен: необходимо как можно быстрее «устра­нить все недостатки с тем, чтобы успешней разоблачать врагов нашей партии, врагов народа». Ежовщина кончилась. Репрессии продолжали оставаться неотъемлемой составляющей управления советским обществом.

 

Печальная статистика

К цифрам из разных источников, характеризующим масштабы репрессий в 1937–1938 гг., как мы уже показали, следует относиться осторожно. Многие первичные материалы, отложившиеся в архивах, не совпадают со сводными данными, составленными по окончании операции, и уж порой совсем не сопоставимы с документами более позднего происхождения[143]. Данные карельского НКВД 1938–1939 гг., на которые мы в основном опираемся, тоже нельзя назвать исчерпывающими, однако представляется, что они с достаточной степенью достоверности отражают ситуацию по арестам и расправам в период Большого террора[144].

Очевидно, что за эти два года были вынесены приговоры не менее чем 11300 жителей республики. 96,5 % были репрессированы по приказам, причём в Карелии число репрессированных по национальным линиям превышает число арестованных и осуждённых по приказу № 00447 (55 % и 45 % соответственно) — в то время как в целом по стране репрессированные по национальным приказам составили примерно 40 %[145], — а главной линией оказалась финская, по которой специального приказа не было. По этой линии в республике было арестовано и осуждено 5600 человек, или 93,3 % от всех репрессированных по национальным приказам (по польской линии — 4,6 %, по немецкой — 0,8 %, по харбинской — 0,7 %). Финны, чья численность в Карелии в середине 1930-х гг. едва превышала 3 % населения, составили более 41 % всех репрессированных (карелы — 27 %, русские — 25 %). Среди осуждённых по национальным приказам доля финнов была ещё выше — 74 % (карелы — 16 %, русские — 3 %)[146].

Однако окончательные итоги по результатам массовых операций 1937–1938 гг. подводить всё ещё рано. Мы солидарны с теми исследователями, которые полагают, что многие цифровые данные могли быть учтены не полностью или неправильно подсчитаны и должны в дальнейшем быть скорректированы в сторону увеличения[147]. Это становится очевидным, если обратиться к постоянно пополняющимся базам данных репрессированных и книгам памяти, составленным в регионах.

Сравнение архивных цифровых данных с материалами книги памяти Республики Карелия[148], точнее с её несколько переработанным вариантом в базе данных «Жертвы политического террора в СССР», изданном в 2007 г. обществом «Мемориал»[149], можно представить в виде следующей таблицы:

 

Таблица 3

Сравнительная таблица данных источников[150].

 

Осуждено 1.01.1937–17.11.1938	Источник	всего	русские	карелы	финны
	Архив УФСБ РК	11 341	2 874	3 059	4 688
	% осуждённых	100	25,3	26,9	41,3
	% от населения 1937 г.	2,2	0,9	2,8	33,4
	БД Мемориала (книга памяти РК)	12 989	4 636	3 123	3 006
	% осуждённых	100	35,7	24,0	23,1
	% от населения 1937 г.	2,5	1,4	2,8	21,4

 

Значительная разница в общем количестве осуждённых и в данных по русским объясняется тем, что в республиканской книге памяти в число репрессированных за указанный период вошли заключённые лагерей (2672 человека) и трудпоселенцы (519 человек). Без их учёта книга памяти даёт нам сведения о 9798 репрессированных (русских 2933, карелов 3113, финнов 3005).

Большое расхождение данных по финнам можно объяснить неполнотой базы. В мартирологе, составленном Эйлой Лахти-Аргутиной[151], есть сведения о 3775 финнах, репрессированных в Карелии. И этот мартиролог нельзя считать полным — о судьбах многих людей, исчезнувших в те страшные годы, мы просто ничего до сих пор не знаем.

В последнее время исследователи всё чаще прибегают к анализу баз данных по книгам памяти с целью составления социально-демографического портрета репрессированных и выявления региональной специфики[152]. Наиболее удачными из этих исследований следует считать те, где использование электронной базы данных «Мемориала» сочетается с внимательным изучением региональных архивных материалов, позволяющих углубиться в местную специфику и верифицировать данные базы по архивно-следственным делам.

Исследование карельской книги памяти жертв политических репрессий по базе данных «Мемориала» уже было предпринято Л. А. Лягушкиной с целью выявления социального портрета репрессированных[153]. В своей статье она пишет, что в базе данных репрессированных в Карельской АССР содержится информация о 10872 человеках[154]. Нам не очень понятно, как был получен такой вывод, поскольку наш анализ того же источника привёл к иным результатам. Вообще степень репрезентативности карельской книги памяти следует ещё досконально изучить. В ней, например, встречаются люди, осуждённые не в Карелии. В свою очередь, приговорённых карельской тройкой финнов мы находим в книгах памяти других областей (Ленинградский мартиролог, книга памяти Мурманской области).

Следственные дела на высших руководителей республики рассматривала Военная коллегия Верховного суда СССР, и эти люди не попали в отчёты карельского НКВД. Многих из них нет и в книге памяти Карелии. Имя руководителя республики Эдварда Гюллинга (приговорён ВКВС СССР 14 июня 1938 г. к ВМН, расстрелян в тот же день) мы находим в московских расстрельных списках, а его жены Фанни Гюллинг (приговорена ОСО при НКВД СССР 7 июля 1938 г. как член семьи изменника Родины к восьми годам ИТЛ, умерла в Карлаге в 1944 г.) в Книге памяти «Узницы АЛЖИРа». В московских расстрельных списках значатся первый секретарь карельского обкома партии в 1929–1935 гг. Густав Ровио (осуждён 21 апреля 1938 г., расстрелян в тот же день) и Александр Шотман, бывший председатель КарЦИКа (осуждён 29 октября 1937 г., расстрелян на следующий день), в Ленинградском мартирологе — зам. управляющего трестом Кареллес Самуил Иткин (осуждён и расстрелян 3 декабря 1937 г.), нарком коммунального хозяйства Карелии Евгений Зингис и нарком финансов Альфред Муценёк (оба осуждены и расстреляны 18 февраля 1938 г.). Таких лакун в карельских списках много.

Обращаясь к этому источнику, надо помнить и то, что в изданных в 2002 г. «Поминальных списках Карелии» есть немало ошибок, пропусков и опечаток, оставшихся (а иногда и дополнившихся) в базе данных «Мемориала», к тому же сведения о многих людях даны на момент ареста и не всегда правильно отражают социальный статус репрессированного.

Приведём лишь один пример. 11 сентября 1939 г. Особое совещание при НКВД СССР рассматривало групповое дело на Вернера Форстена, Тойво Алавирта, Василия Пейппо-Гурьева, Илью Туомайнена и Ивана Петрова. Большинство участников группы было арестовано в июле–августе 1937 г. (Петров в ноябре) и к маю 1938 г.  из всех обвиняемых были выбиты показания, что они являются участниками «шпионско-повстанческой националистической организации» и финскими шпионами. Трудно сказать, почему им тогда же не был вынесен приговор. Возможно, групповое дело, да ещё с обвиняемыми масштаба «националистического центра» не могло быть рассмотрено внесудебными органами, а для Военной коллегии Верховного суда СССР и двух разных военных трибуналов, куда дело направлялось в 1938 г., доказательств, видимо, не хватило. В конце концов, Особое совещание в 1939 г. вынесло приговор: осудить Форстена, Алавирта, Пейппо-Гурьева, Туомайнена и Петрова по ст. 58–1«а», 58–10, 58–11 к заключению в ИТЛ сроком на восемь лет каждый. Все реабилитированы Военной коллегией Верховного суда СССР 16 июля 1955 года. До реабилитации дожили только Форстен и Петров.

Что мы видим в базе данных?

Вернер Форстен, первый секретарь Ухтинского райкома ВКП(б) в 1920-е гг., председатель Петрозаводского горсовета в 1930-е назван зам. наркома Наркомата местной промышленности. Приговорён особой тройкой КАССР 10 октября 1938 г. по ст. 58–6–10–11 к восьми годам лишения свободы. Остальное верно — направлен в Краслаг, освобождён в 1946 г.

Тойво Алавирта накануне ареста трудился простым рабочим на петрозаводской лыжной фабрике (гонения на финнов, напомним, начались в Карелии в 1935 г.), о чём и свидетельствует книга памяти. Но эти сведения совершенно не информативны. Политэмигрант 1918 г., красный финн Алавирта в двадцатые годы возглавлял в Ленинграде финскую секцию при ЦК ВКП(б), с 1927 г. сменил Форстена в Ухтинском райкоме, в 1935 г. — директор совпартшколы в Петрозаводске. Приговор выглядит совсем нелепо: Особая тройка КАССР 11 сентября 1939 г., обвинение по ст. 58–6–10–11. Далее верно — восемь лет, направлен в Устьвымлаг, умер 23 июня 1940 г.

Василий Пейппо-Гурьев осуждён Особой тройкой КАССР 10 октября 1938 г., обвинение по ст. 58–10–11. Приговор: восемь лет, направлен в Севжелдорлаг, умер 11 сентября 1939 г. Но это дата постановления ОСО! Он умер в Северном железнодорожном лагере 8 декабря 1941 г.

У Ильи Туомайнена тот же что у Алавирта нелепый приговор: Особая тройка КАССР 11 сентября 1939 г., обвинение по ст. 58–10–11. Верно, что умер в Краслаге 2 ноября 1940 г.

Единственный карел в группе Иван Петров в базе данных представлен совсем загадочно: «сек.Дед.Рк Вкпб. Проживал: Карельская АССР, Петрозаводск, других областей», приговорен к расстрелу НКВД СССР (т. е. двойкой, даты приговора нет) по ст. 58–10, место захоронения не установлено, сведений о реабилитации нет.

На самом деле: третий секретарь и зав. отделами Карельского обкома ВКП(б) при Ровио Иван Петров был снят с работы в 1935 г., отправлен в Дедовичи первым секретарём райкома партии, арестован там и этапирован в Петрозаводск по делу «группы Форстена». Срок по приговору ОСО 1939 г. отбывал в Краслаге, освобождён в 1946 г. Работал инспектором райпотребсоюза в Псковской области, весной 1949 г. арестован вновь и приговорён к ссылке на поселение в Красноярский край. Реабилитирован вместе со всеми 16 июля 1955 г. Умер в 1961 г.

Тем не менее электронная база данных позволяет эффективнее выявить особенности Большого террора в Карелии, поэтому мы тоже обратимся к ней, предложив свои подсчёты, которые несколько отличаются от данных полученных Л. Лягушкиной, и расширив поисковые вопросы. Сразу оговорим, что анализировался весь массив данных с учётом репрессированных в 1937–1938 гг. заключённых Белбалтлага и трудпоселенцев (если это не оговорено особо). Без учёта этого контингента трудно оценить весь масштаб деятельности республиканских внесудебных органов.

Если сопоставлять сведения о количестве арестованных и осуждённых по Карелии, сохранившиеся в Архиве УФСБ по РК, с данными переписи населения 1937 г., то в ходе массовых операций в республике было репрессировано примерно 2,2 % населения, а по базе данных даже 2,5 % (см. таблицу 3). Это является одним из самых высоких показателей по стране: в среднем по СССР в 1937–1938 гг. было репрессировано 0,8 % населения[155]. Доля репрессированных карелов в сравнении с населением 1937 г. составила 2,8 %, а доля финнов выглядит совсем беспрецедентной — от 21,4 до 33,4 %, то есть каждый пятый или даже третий.

Около 70 % репрессированных карелов было арестовано и осуждено по приказу № 00447, пики их арестов пришлись на ноябрь–декабрь 1937 и март 1938 гг., т. е. на завершающие этапы первой и второй фаз «кулацкой» операции (Рис. 1). Пики арестов финнов — это декабрь 1937 г., когда латышская операция была распространена на финнов, затем февраль–март и июль 1938 г. как результат решений политбюро о продлении национальных операций сначала до 15 апреля, а затем до 1 августа.

 

Рис. 1

 

Графики приговоров, в том числе расстрельных (Рис. 2–3), у карелов и русских также свидетельствуют о том, что среди них основные репрессии шли по «кулацкой» линии. Пики приговоров, вынесенных финнам — это январь и апрель 1938 г. (окончание первого и второго этапов национальных операций), а самый большой — сентябрь 1938 г. как результат деятельности карельской Особой тройки НКВД.

 

Рис. 2

 

 

 Рис. 3

 

Доля приговорённых к расстрелу за время массовых операций среди русских составила 78,1 %, среди карелов — 87,5 %, среди финнов — 88,3 %. Выше она была только у поляков (90,4 %) и немцев (90,1 %) как главных «героев» основных операций. Реже всего приговаривали к расстрелу вепсов — 44,4 % (12 случаев из 27 осуждённых). Среди трудпоселенцев процент расстрельных приговоров был 93, у заключённых —99.

Приведённые данные свидетельствуют о широком масштабе и особой жестокости массовых операций в Карелии. Наиболее наглядно жестокая статистика приговоров карельских внесудебных органов выглядит в сравнении со среднестатистическими данными по стране:

 

Таблица 4

 

Из общего числа осуждённых в 1937-38 гг.	В среднем по СССР (в %)	В Карелии (в %)
Приговорено к расстрелу (всего)	50	87
Доля приговорённых к расстрелу внесудебными органами (всего)	65	90
Тройками	53	81
Двойкой	74	94
Особой тройкой	69	95

 

Подавляющим большинством репрессированных были мужчины. Женщины составили примерно 5 % от всех осуждённых, что сопоставимо со средними данными по стране. Среди русских этот процент был около трёх, среди карелов — около четырёх, а доля репрессированных женщин среди финнов доходила до 9 %. При этом приговоры в отношении женщин в Карелии были гораздо суровее, чем в целом по стране[156]. По нашим подсчётам русских женщин приговаривали к ВМН (расстрел) в 63 % случаев, финок — в 64 %, карелок — в 66 %.

Репрессии охватили все основные возрастные группы населения. Самыми молодыми были 13-летние Витя Анкудинов (русский) и Женя Тифитулин (татарин), репрессированные в рамках приказа № 00447 и получившие десять и восемь лет лагерей. Самыми пожилыми жертвами Большого террора стали три родившиеся в 1861 г. карела: Семён Касьянов из Саригоры (Ведлозерский район), Михаил Мотин из Сопохи (Кондопожский район) и Яков Феофанов (Конец-остров, Ребольский район). Все трое были крестьянами, все трое были обвинены в шпионаже и по приговору тройки расстреляны.

Наиболее пострадавшими возрастными группами у карелов стали группы от 31 года до 50 лет (60 %), у финнов репрессированных в этом возрасте ещё больше — 67% (рис. 4–5).

 

Рис. 4

 

Рис. 5

 

Обращает на себя внимание и большое число подвергшихся репрессиям молодых людей в возрасте до 30 лет: среди карелов это 18 %, среди финнов — 21 % (по стране данные колеблются, как правило, в диапазоне 10–15 %[157]). В случае с карелами вполне вероятно, что речь идёт о подросших детях карбеженцев, которых репрессировали, памятуя о «социально опасном» прошлом родителей. Дети финнов-эмигрантов, уроженцы тех мест, где работали их родители (Финляндия, Швеция, Норвегия, США) тоже не могли остаться без внимания НКВД. Финская молодёжь (как и заключённые), вероятно, была и своеобразным «резервом» у органов безопасности на случай невыполнения приказов сверху — их доля среди репрессированных явно возрастает на излёте Большого террора (рис. 6).

 

Рис. 6

 

Вот лишь один пример, когда в течение месяца была арестована вся кондопожская семья.

Пятидесятилетний финперебежчик Матти Лепистё, перешедший границу с женой и детьми в 1932 г., в конце тридцатых работал на кондопожском бумкомбинате слесарем. 1 июля 1938 г. его арестовали, а 20 сентября на своём первом заседании Особая тройка КАССР приговорила его к ВМН по ст. 58, п. 6, 7 (участие в контрреволюционной организации, экономическая контрреволюция). Расстрелян на следующий день в окрестностях Петрозаводска.

Тогда же, в июле (точной даты нет) была арестована его жена Сайми, работница бумкомбината. Её приговорили к ВМН 21 сентября по ст. 58, п. 10 (шпионаж) и расстреляли под Петрозаводском 23 сентября.

Их старшая 24-летняя дочь Сюльви, табельщица комбината, была арестована 21 июля 1938 г., 3 октября приговорена к ВМН по ст. 58, п. 6, 10, а 8 октября расстреляна. Такое же обвинение было предъявлено Особой тройкой и её младшей сестре восемнадцатилетней Маргет-Хельме, арестованной 29 июля 1938 г., правда приговор был мягче — три года лишения свободы. За четыре дня до её ареста, 25 июля из дома забрали пятнадцатилетнего Арво, который предстал перед Особой тройкой 4 октября. Контрреволюционную 58 статью вменить ему не могли, и он получил пять лет лагерей по ст. 19 (подготовка к преступным действиям) и 84 (въезд в СССР без разрешения властей).

Это не единственный случай, когда семьи финперебежчиков репрессировали чуть ли не в полном составе. Арво реабилитировали год спустя, в ноябре 1939, а всех остальных членов семьи только в 1962 г.

Как уже отмечалось, не вошли в базу данных сведения о многих людях, арестованных в самом конце массовых операций и осуждённых (или освобождённых) позже, в 1939 г. А они могли бы скорректировать в сторону увеличения число репрессированной в Карелии молодёжи (рис. 7). Так, в мартирологе Аргутиной мы находим не менее 20 молодых финнов в возрасте до 25 лет, арестованных уже после официального завершения массовых операций, в августе 1938 г. Почти половина из них — дети североамериканских финнов, уроженцы США.

 

Рис. 7

 

Л. Лягушкина в своей статье приводила общие данные по возрастному составу репрессированных в Карелии[158]. Наш анализ сведений базы данных, включая заключённых и трудпоселенцев, даёт примерно такие же результаты (рис. 8).

 

 

Рис. 8

 

Доля расстрельных приговоров среди всех возрастных групп чрезвычайно велика:

 

Таблица 5

 

 

Чем старше был человек, тем меньше шансов у него было остаться в живых, это характерно для всех регионов страны, однако не с таким чудовищным процентом расстрелов. Из 30 осуждённых 1861–1867 годов рождения 29, включая самых старших, приговорили к расстрелу. Один «мягкий» приговор (десять лет лагерей), как ни странно, был вынесен двойкой родившемуся в Польше немцу, трудпоселенцу 72-летнему Казимиру Грисюку.

Совершенно беспрецедентно выглядит и доля приговорённых к расстрелу людей трудоспособного возраста, а также молодёжи до 20 лет. Для сравнения приведём аналогичную таблицу по трём другим регионам:

 

Таблица 6

 

Возрастная группа	% расстрельных приговоров
	Алтайский край[159]	Горьковская область[160]	Башкирская АССР[161]
До 20 лет	0,0	15,3	0,0
21-30	13,2	19,1	15,2
31-40	26,2	26,1	26,4
41-50	26,1	33,2	33,1
51-60	26,4	43,3	40,1
61-70	46,4	64,1	58,6
71 и старше	0,0	74,6	63,6

 

 

Совершенно очевидно, что в приграничной Карелии Большой террор был нацелен просто на физическое уничтожение людей вне зависимости от их социального статуса. Отметим в этой связи, что коммунисты и комсомольцы среди осуждённых составили чуть больше 8 % (7,4 и 0,8 соответственно)[162].

По базе данных можно нагляднее продемонстрировать основные места расстрелов в республике (рис. 9).

 

 

Рис. 9

 

То, что Медгора стала основным местом расстрелов в 1937–1938 гг., объясняется не только наличием здесь «стальной» следственной бригады, «работавшей по финнам». Медвежьегорск был главным местом, где убивали заключённых Белбалтлагеря и находившихся здесь трудпоселенцев. Из более чем двух тысяч арестованных в районе они составляли 76 %. Кроме того, Медгора «обслуживала» все северные районы республики. Петрозаводская тюрьма стала основным местом сосредоточения арестованных в центральной Карелии, на долю которой приходится почти треть всех репрессированных в годы Большого террора (Петрозаводск, Прионежский, Кондопожский, Заонежский и Пряжинский районы). Здесь работала карельская тройка и составлялись списки-альбомы по национальным операциям.

Следует отметить, что около 200 репрессированных в Олонецком районе и не менее 75 в Кандалакшском были расстреляны и захоронены в Ленинграде на Левашовской пустоши, поскольку дела на них оформлялись следователями Ленинградской и Мурманской областей[163]. Всего Левашовская пустошь как место расстрела упоминается в карельской книге памяти 350 раз.

Важно, что база данных позволяет проанализировать динамику массовых операций в районах Карелии (рис. 10[164]).

 

 

Рис. 10

 

И. Чухин в своей книге уже анализировал особенности репрессий по отдельным районам республики[165]. Несмотря на то, что база данных тогда не имела сегодняшнего наполнения и приводимые им цифры в ряде случаев отличаются от указанных здесь данных, основной его вывод о том, что между показателями численности населения, количеством, составом и долей репрессированных в районах нет прямой связи[166], вполне подтверждается.

С численностью и плотностью населения доля репрессированных по районам коррелирует слабо. Согласно всекарельской переписи 1933 г.^[167], самыми большими по численности населения были Кандалакшский, Олонецкий, Медвежьегорский и Пудожский районы (от 34400 до 28200 человек), а самыми малонаселёнными — Сегозерский, Кестеньгский, Ругозерский[168] и Тунгудский (6500–5300 человек). С динамикой репрессий эти цифры соотносятся плохо (рис. 11).

 

Рис. 11

 

Ещё сложнее проследить какую-то связь интенсивности репрессий с плотностью населения (рис. 12). Плотность населения самой большой в 1933 г. была Шёлтозерском, Заонежском, Кондопожском и Олонецком районах (от 13 до 8 жителей на км²), а самая низкая (от 0,4 до 0,8 жителей на км²) в Ругозерском, Калевальском, Кестеньгском и Сегозерском[169].

 

Рис. 12

 

Масштабы репрессий в том или ином районе зависели от других факторов и от степени их совокупности. Самыми важными, на наш взгляд, были близость к центру, наличие крупных предприятий, лесопромышленных комплексов и строек, пограничное положение и численность финского населения в районе.

Если вынести за скобки столицу Белбалтлага Медгору, то первая пятёрка наиболее пострадавших от репрессий районов — это Петрозаводск, административный центр республики, самый населённый и экономически развитый город, Кандалакшский район с Нивастроем (40 % всех репрессированных в районе составили строители Нивской ГЭС) и ближайшие к Петрозаводску районы: Прионежский (совхозы, показательные леспромхозы, Соломенский лесозавод), Кондопожский (ЦБК, кирпичный, пегматитовый заводы, ГЭС) и Заонежский (известняковые разработки). В Прионежском, Кондопожском районах, как и в Петрозаводске, к тому же проживали самые крупные колонии финнов, которые и составили львиную долю репрессированных (в Петрозаводске — половину, рис. 13).