Границы и история их развития представляют собой сложный и многомерный предмет для изучения. В фокусе внимания исследователя — разнообразные и противоречивые факторы, которые условно можно разделить на глобальные (универсальные) и локальные (конкретно-исторические).
Под глобальными факторами будут подразумеваться подходы к интерпретации границ, а под локальными — совокупность и разнородность данных и источников по изучению границы. Различные комбинации подходов и подборка источников дают совершенно различные интерпретации истории границ и приграничья, позволяют по-разному посмотреть на причины и следствия тех или иных событий. Сложность интерпретации происходит и из необходимости добавлять к универсальным методам изучения границ пространственно-географический аспект, а к конкретно-историческим — оценку того, как современники воспринимали, интерпретировали и фиксировали себя и других в пространстве.
Глобальные факторы
Основная дискуссия в литературе по истории границ за последние 200 лет исследований разворачивалась вокруг «линейности» и «фронтирности» приграничных территорий, с одной стороны, и «прозрачности» / «непрозрачности» границ — с другой. Питер Салинс предлагает идею о том, что фронтир и границы — разные явления, если «граница — чёткое деление, которое подразумевает высокую значимость политического контекста, а фронтир мыслится как определённая обусловленность развития территории, связанная с социальными факторами»[1].
Исследователи Михил Бауд и Виллем ван Схендел[2] рассматривают фронтир как частный случай устройства границы и предлагают использовать для изучения границ понятия «граница» (border) и «приграничье» (borderland). При этом в соответствии с их концепцией, border, а также boundary — предмет взаимодействия государств, тогда как borderland — зона с особой спецификой проживания, населённая элитами, которые взаимодействуют друг с другом параллельно с государственными институтами.
По мнению Анджея Янечека, «фронтир» и «границы» — это искусственно сконструированные термины. Каждый из исследователей прочитывает их через свой собственный ценностный, культурный, национальный и идеологический контекст, а также через особенности изучаемого им периода. По словам А. Янечека, «эластичность концепта является реальной угрозой, но также и преимуществом, вдохновляющим на использование компаративистских методов и на сопоставление результатов исследований различных дисциплин»[3].
Наиболее интересную и изящную трактовку исторических подходов к изучению границ дал Киммо Катаяла, который призывает ставить вопрос следующим образом: чтобы понять, чем были средневековые государства, различные «силы», участвовавшие во взаимодействии, а также прочие субъекты, необходимо рассматривать границу не с позиции нынешней интерпретации событий, не с точки зрения предопределённой эволюции границ, а с точки зрения их восприятия самими политическими, экономическими и другими субъектами изучаемого времени (Средневековья, Нового времени и т. д.)[4].
Различная интерпретация глобальных подходов исследователями приводит к тому, что, например, даже территория, которая становится предметом изучения, может определяться по-разному. Такая ситуация характерна и для традиции исторического изучения старинной русско-шведской границы на северо-западе современной России.
Локальные факторы: пример истории русско-шведской границы в Ингрии
Даже краткое описание истории границы фиксирует некоторые важные вопросы, на которые затруднительно дать однозначный ответ:
1) Где именно проходила граница?
2) Имели ли значение границы (влияние) на море для русской стороны до Петра I?
3) Насколько граница была прозрачна / закрыта?
Первый вопрос возникает уже в связи с начальным официальным размежеванием, которое было проведено на территории современной Финляндии и в Карелии ещё по результатам Ореховецкого мира 1323 г. Дискуссия по поводу локализации границы, согласно сохранившимся текстам договора, локализации приграничных меток на местах, реконструкции границы по более поздним мирным договорам и перемириям, подробно разобрана Ярлом Галленом и Джоном Линдом[5].
В течение более чем 200 лет граница в Карелии практически не менялась. Однако уже в 1560-е гг. в ходе Ливонской войны появилась необходимость размежевания новой границы со Швецией на территории ливонских земель. Перемирие между Швецией и Русским государством, подписанное в 1564 г. в Дерпте, стало уникальным с точки зрения размежевания новой территории: «г[осуда]рь их свейский… имеет в Лифлянской земле город Колыван, город Пернов, город Пайду, город Карикус и царское бы величество те именующие городы со всеми уезды по старым рубежом пожаловал, велел отписать Ирику королю Свейскому. Да и перемирье бы царское величество на те городы со всеми уезды велел оукрепити и рубежи положити»[6].
Следует обратить внимание на то, что новое размежевание осуществлялось путём отбора, какие города, какой стороне отходят.
Здесь возникает вопрос о значимости моря для русского правительства. Например, по утверждению И. П. Шаскольского, документы не содержат уточнений касательно более подробных территориальных размежеваний (например, по рекам или озёрам, как в тексте Ореховецкого мира), так как города обычно «отходили» сторонам вместе с уездами, границы которых были уже определены согласно внутренним документам[7].
По утверждению И. П. Шаскольского, именно поэтому два Плюсских перемирия России со Швецией, заключённые в 1583 и 1585 гг., не содержат информации о размежевании территории, только упоминания о городах. Так, шведская сторона получила, помимо многих ливонских территорий, ещё и города Новгородской земли: Ям, Копорье и Ивангород вместе с уездами.
Подробный разбор истории приграничных размежеваний и внутренних переписей земель позволил И. П. Шаскольскому сделать вывод по одному из важнейших вопросов истории России: с какого времени Русское государство боролось за выход к Балтийскому морю и чем была инспирирована военная кампания против Швеции в 1590—1595 гг.? Ведь по итогам Плюсских перемирий российская сторона сохраняла доступ к Финскому заливу и Балтике[8].
В 1595 г. был заключён Тявзинский мир: на территориях Ливонии, Карелии, а также Финляндии установилось относительное равновесие вплоть до 1609 г. В договор был включён следующий пункт: шведская сторона возвращала России «его царского величества вотчину, замок Корелу (Кексгольм), со всею землею и местностью, которыя изстари находились под Великим Новгородом, в таком положении, как они взяты королем Иоанном»[9]. Договор не был ратифицирован русским правительством.
Зимой 1609 г. был заключён Выборгский русско-шведский договор о союзе и военной помощи, который зафиксировал дипломатическую ситуацию, предшествовавшую заключению Столбовского мира: «...как нашего велеможнейшего короля и государя ратные люди за рубеж, царя и великого князя в землю прийдут, и про них всякие кормы, ести и пити, готовы будут и наемные денги им дадут...»[10]. Русское правительство Василия Шуйского обязывалось обеспечить финансирование шведского военного корпуса, высылаемого в Россию для борьбы с самозванцем и польско-литовскими отрядами, и передать Корелу, а также земли уезда шведским властям: «...город Корела очистить и отдать свейскому королю: и быти городу Кореле с уездом по старине, как было наперед сего за свейским королем и за его наследники и Свейской коруны за правители в вековечной вотчине по старым межам и гранем, как было наперед сего»[11].
После отказа новгородцев присягнуть «всем городом» королю Густаву Адольфу Швеция и Московское государство решили заключить мир. С лета 1615 г. спор вёлся лишь о его цене. Вопрос решился только в Ладоге в конце 1616 г.: стороны договорились, что Иваногород, Ям, Копорье и Орешек отойдут к Швеции. На заключительных переговорах в Столбове речь шла о формулировке текста «вечного» мира, уточнялись и иные аспекты. В начале 1617 г. была сформирована абсолютно новая линия границы Русского государства со Швецией и заключён Столбовский мир. Окончательно мирный договор о границе был подписан 28 марта 1618 г.[12] Размежёванная граница мало охранялась вплоть до осени1629 г.
Таким образом, даже заключение мира и окончательное размежевание не привели к значительным изменениям, и только через десять лет на новой линии границы появилась охрана.
Применение ГИС-подхода для решения противоречий подходов к изучению границы и источников по истории изменения границы
Для фиксации разнообразия интерпретаций границ могут использоваться геоинформационные системы (ГИС), основанные на синтезе географических методов исследований и инструментария информационных технологий[13].
Инструменты геоинформатики позволяют нанести на электронную географическую карту исторические объекты, инфраструктуру, смоделировать миграционные и иные процессы, а также создать интерактивную витрину репрезентации данных.
Данные на карте целесообразно располагать согласно пострепрезентативному подходу. В этой ситуации данные источников не делятся на «истинные» и «ложные» и не упрощаются. Цель подхода — представить интерпретации того, как была устроена граница и приграничная инфраструктура с точки зрения различных субъектов[14]. Этот подход позволяет не останавливаться на «единственно верной» реконструкции линии границы, а показать несколько альтернативных подходов, имеющих право на существование, на одной карте[15].
Пострепрезентативный подход в отображении информации формирует синтез исторической науки и антропологии, то есть позволяет сделать о том, кто даёт интерпретацию, более полные выводы, чем о самой интерпретации. Благодаря этому появляется возможность судить не только об исторических фактах, но и о том, как историческая память локализуется в топонимах, передаётся в устной традиции из поколения в поколение местных жителей и др.[16]
ГИС «Русско-шведская граница в Ингрии» сформирована на открытой платформе Google-карты[17].
На карте выделены следующие интерактивные слои:
1) Контуры границы, сформированные в соответствии с результатами Ореховецкого мира 1323 г., заключённого между Новгородом и Швецией.
2) Заставы, размещённые на русско-шведской границе, сформированной по итогам Столбовского мирного договора 1617 г.
3) Линия границы по условиям Столбовского мирного договора 1617 г., восстановленная по приграничным (межевым) камням, а также по описаниям.
4) Трассировка Ивангородской дороги, соединявшей Великий Новгород с Нарвой[18].
Основным историческим источником для поиска информации и локализации границы стала коллекция «Порубежные акты», которые хранятся в Научно-историческом архиве Санкт-Петербургского института истории РАН, материалы Российского государственного архива древних актов, а также документы Государственного архива Швеции (Riksarkivet, Стокгольм). Кроме того, для локализации населённых пунктов, монастырей и дорог были использованы материалы писцовых и дозорных книг, данные местных монастырей по имущественным вопросам, материалы Генерального межевания1788 г. и другие документы.
Важное место в локализации границы имеют работы петербургских географов, прежде всего А. И. Резникова. Именно его статья, написанная в соавторстве с Е. С. Стёпочкиной, дала важный импульс для любительского поиска в зоне русско-шведской границы XVII в.[19]
Благодаря деятельности историков-любителей сегодня практически все сохранившиеся межевые камни, несмотря на труднодоступность, зафиксированы на местности, получили GPS-привязку, почти все участки границы прослеживаются в пространстве.
Кроме любителей окрестности границы «пройдены» также и православными активистами — жителями дачного посёлка Чаща, пытающимися создать мемориал в районе исчезнувшего после1764 г. Зверинского монастыря. Серьёзные поисковые работы в районе, где граница пересекала Оредеж (деревни Слудицы и Клетно), были предприняты санкт-петербургским Археологическим клубом, возглавляемым В. Г. Пежемским. В целом, сегодня можно говорить о том, что русско-шведская граница в Ижорской земле хорошо трассирована, сохранившиеся межевые знаки полностью выявлены.
Список литературы
Проекты Российского гуманитарного научного фонда: Проект 2015—2017 гг. «Русско-шведская граница в Ингрии XVII века: историко-географическое исследование» / Центр исторических исследований НИУ ВШЭ (СПб.) [Электронный ресурс]. — URL: http://sh.spb.hse.ru/chr/rgnf. — (15.11.2017).
Саблин, И. В. Историческая геоинформатика: от визуализации к пострепрезентативному анализу / И. В. Саблин // Историческая информатика. — 2013. — № 1 (3). — С. 10—16. — URL: http://kleio.asu.ru/2013/1/hcsj-12013_10-16.pdf. — (27.11.2017).
Саблин, И. В. Транскультурные пространства и конструирование границ в Байкальском регионе: геоинформационный анализ периода 1917—1923 гг. / И. В. Саблин // Tartaria Magna. — 2013. — № 1. — С. 12—69.
Селин, А. А. Русско-шведская граница 1617—1700 гг.: Формирование, функционирование, наследие : исторические очерки / А. А. Селин. — Санкт-Петербург : Русско-Балтийский информационный центр «БЛИЦ», 2016. — 859 с.
Шаскольский, И. П. Была ли Россия после Ливонской войны отрезана от Балтийского моря? / И. П. Шаскольский // Исторические записки. — Москва : Изд-во АН СССР, 1950. — Т. 35. — С. 294—303.
Baud, M. Toward a Comparative History of Borderlands / M. Baud, W. van Schendel // Journal of World History. — 1997. — Vol. 8, No. 2. — P. 211—242.
Gallén, J. Nöteborgsfreden och Finlands medeltida östgräns / J. Gallén, J. Lind. — Helsingfors : Svenska litteratursällskapet i Finland, 1968—1991. — D. 1—3.
Janeczek, A. Frontiers and Borderlands in Medieval Europe. Introductory Remarks / A. Janeczek // Quaestiones Medii Aevi Novae. — 2011. — Vol. 16. Frontiers and Borderlands. — P. 5—14.
Katajala, K. Drawing Borders or Dividing Lands? The Peace Treaty of 1323 between Sweden and Novgorod in a European Context / K. Katajala // Scandinavian Journal of History. — 2012. — Vol. 37, No. 1. — P. 23—48.
Russian-Swedish Border in the Seventeenth Century [Электронный ресурс] / A. Selin, I. Sablin, K. Kukushkin, V. Gerasimov, K. Krasilshchikov ; Center for Historical Research, National Research University Higher School of Economics, Saint Petersburg. — URL: https://www.google.com/maps/d/viewer?mid=1YsDXlOG1NJ87KCCzfPyWBhxc4ZA&ll=61.385218645613925%2C30.733877000000007&z=6. — (27.11.2017).
Sahlins, P. Boundaries: The Making of France and Spain in the Pyrenees / P. Sahlins. — Berkley ; Los Angeles, 1989. — 351 с.
