НАЗАРОВА Е. Л. НАЦИОНАЛЬНЫЙ ВОПРОС КАК ФАКТОР РАСПАДА РОССИЙСКОЙ ИМПЕРИИ. ЛАТВИЯ И ЭСТОНИЯ НА ПУТИ К НЕЗАВИСИМОСТИ. 1914–1917 // Альманах североевропейских и балтийских исследований. Выпуск 3, 2018, DOI: 10.15393/j103.art.2018.1121


Выпуск № 3

pdf-версия статьи

НАЦИОНАЛЬНЫЙ ВОПРОС КАК ФАКТОР РАСПАДА РОССИЙСКОЙ ИМПЕРИИ. ЛАТВИЯ И ЭСТОНИЯ НА ПУТИ К НЕЗАВИСИМОСТИ. 1914–1917

THE NATIONAL QUESTION AS A FACTOR OF THE COLLAPSE OF THE RUSSIAN EMPIRE. LATVIA AND ESTONIA ON THE ROAD TO INDEPENDENCE. 1914–17

НАЗАРОВА Евгения Львовна / NAZAROVA Evgeniia
Институт всеобщей истории Российской академии наук / Institute of World History, Russian Academy of Sciences
Россия, Москва / Russia, Moscow
ezis08@gmail.com
Ключевые слова:
Российская империя, Латвия, Эстония, Первая мировая война, Временное правительство, Всероссийское учредительное собрание, национальный вопрос, идея автономии / The Russian Empire, Latvia, Estonia, World War I, the Russian Provisional Government, the All-Russian Constituent Assembly, national question, the idea of autonomy
Аннотация: The first part of the article outlines the 1914–17 discussion on establishing national autonomies in the non-Russian regions of the Empire when the WWI made the national question extremely urgent both for the central government and national elites. After the collapse of the Empire the Provisional Government did not work out any general programme for solving the problem. The second part analyses the activity of Latvian and Estonian national-democratic leaders for solving the national question in their respective regions. They presented their projects of establishing national autonomies based on democratic principles to the Provisional Government in spring 1917. Although the latter did not approve these programmes in full, the elected National Land Councils started corresponding reforms, while the Bolsheviks who were also present in these Councils made efforts to undermine the creation of autonomies. When Russia was proclaimed the democratic state on September 1 (13), 1917, the federative form of the state was not declared. But despite growing tendency to independence, establishing national autonomies within a Russian Democratic Federal Republic to be proclaimed by the All-Russian Constituent Assembly remained more attractive perspective for the Latvians and Estonians. The dissolution of the Constituent Assembly in January, 1918 marked the end of the hopes for national autonomies within the Russian Democratic Federal Republic. Still, the formation of the Soviet Federative State in spite of the Bolsheviks’ previous idea of a unitary proletarian republic, indicated that the Communist authorities had to take into account the peoples’ desire for national autonomies. This fact highlights the missed opportunities for the Provisional Government to save the project of the Russian democratic state.

Цель настоящей статьи — проследить, как в течение 1917 г. реализовалась идея национального самоопределения и создания национальной государственности у эстонцев и латышей. Но рассматривая ситуацию в Прибалтийском регионе в 1917 г., надо иметь в виду, что происходившие здесь реформы местного управления были частью движения к национальной самостоятельности большинства народов Российской империи, хотя и cо своей спецификой в каждом национальном районе. Противоречия между имперским центром и нерусскими народами страны, возникавшие с XVIII в. по мере расширения границ империи и включения национальных окраин в единую систему административного управления Российского государства, приобрели особую остроту на фоне мировой войны и явились одним из факторов распада империи.

Характерной чертой развития многоэтничной Российской империи, особенно во второй половине XIX — начале ХХ в., было постоянно усиливавшееся преимущество титульной русской нации в наиболее важных сферах жизни на национальных окраинах. В основе государственной идеологии в Российской империи со времени правления императора Николая I лежали постулаты т. н. теории официальной народности: «православие, самодержавие, народность»[1]. В рамках этой идеологии строилась и политика имперского центра в отношениях с национальными окраинами. Причём центральная власть практически не учитывала особенности экономического, социального и культурного развития нетитульных народов.

Вместе с тем уже в начале ХХ в. стало очевидным, что многие народы национальных окраин страны, в первую очередь западных частей империи и Закавказья, по уровню культуры, образования, ведению хозяйства не только не уступали титульной нации, но нередко и превосходили её. При этом «инородцы» не имели прав самоуправления в своих этнических районах, не могли получать полноценного образования на родном языке, были ограничены в правах владения землей[2].

Вопрос о предоставлении прав самоуправления коренным народам окраин империи оказался на повестке дня в российском обществе уже в годы Первой русской революции, в том числе и потому, что нетитульные нации получили возможность посылать своих депутатов в Государственную думу. Появились и первые национальные политические партии. В ноябре 1905 г. вопрос об организации в России «народовластия на началах федеративного строя» на съезде Союза автономистов-федералистов обсуждали представители двенадцати народов империи (включая латышей, литовцев и эстонцев). По конкретным вопросам федеративного устройства согласия на съезде достигнуто не было. Но в обществе активно дискутировался вопрос о необходимости предоставления административных и экономических прав народам национальных окраин на их этнических территориях. Создание национальных автономий представлялось сторонникам автономистов-федералистов необходимым условием дальнейшего существования многонационального государства[3]. Тема культурной и политической автономии рассматривалась также в прессе отдельных народов, например, латышей и эстонцев[4]. Автономию для Украины требовали депутаты Государственной думы от украинских губерний[5]. В Думе дискутировался вопрос о предоставлении Польше всех тех прав земского и городского самоуправления, которые имели губернии в центре России. Правда, в итоге были приняты решения, не удовлетворявшие поляков[6].

В 1907–1914 гг. в России параллельно происходили два процесса: с одной стороны, шло дальнейшее развитие самосознания коренных народов окраин страны и усиливались требования предоставить им на их этнических землях равные с титульной нацией экономические, социальные и административные права[7], а с другой — в русском обществе, воспитываемом в духе преимущества русской нации, усилилось недовольство требованиями «инородцев». Назревавший конфликт отчетливо проявился в начале 1914 г. в обмене резкими обвинениями на Всероссийском съезде учителей, а также в высказывавшихся в статьях писателя Василия Васильевича Розанова претензиях к «неблагодарным» народам, которые не хотят «растворяться в русском народе». Правда, далеко не вся русская интеллигенция разделяла подобные взгляды, поддерживая развитие всех народов страны[8].

То, что национальный вопрос — одно из наиболее слабых мест в Российской империи, стало ясно уже в начале войны[9]. После вступления России в войну подавляющая часть национальных элит западных окраин и Закавказья выразила поддержку имперским властям[10]. Они, однако, рассчитывали, что после окончания войны в Российской империи будет решен вопрос о самоопределении наций вплоть до создания независимых государств. Показательна в этом плане литовская «Янтарная декларация», в которой Россия названа «освободительницей народов» и в которой говорится, что дружбу между литовским и русским народом «ничто не затмило». Авторы декларации выражали надежду на то, что после победы России над «тевтонским мечом» будут объединены все литовские земли и появится возможность для полноценного развития литовской нации[11]. Можно сказать, что для литовцев оказался более предпочтительным выбор ориентации на Россию, а не на Польшу или Германию.

Белорусские национально-демократические лидеры, также ориентировавшиеся на Россию, первоначально отдавали предпочтение восстановлению двуединого белорусско-литовского государства в качестве преемника Великого княжества Литовского. Идея же белорусской государственности оформилась после того, как стало очевидным отсутствие у литовской элиты желания к объединению на равных условиях[12].

Учитывая важность позиции в войне польской элиты и польского народа в целом, главнокомандующий российской армии великий князь Николай Николаевич издал 1 августа 1914 г. (здесь и далее даты приводятся по старому стилю) манифест, где говорилось о необходимости возрождения Польши под «скипетром русского царя, свободной в языке, вере и самоуправлении»[13]. Но таких довольно туманных обещаний для польских национальных демократов было недостаточно. В июне 1915 г. Николай II созвал польско-литовское совещание по определению будущего польского самоуправления, а в августе того же года председатель Совета министров И. Л. Горемыкин объявил о признании польской автономии после войны[14].

Поддержка имперских властей армянскими национально-демократическими кругами в войне была связана с надеждой на полное освобождение Западной Армении от турецкого ига и на объединение армянских земель. Особенно актуальным это стало после массового уничтожения армян на территории Турции в 1915–1916 гг. и бегства тысяч армян через границу в Российскую империю. Правда, ни одна из союзных держав, включая Россию, не давала обещаний предоставить армянам автономию[15].

Надежды на расширение прав самоуправления на национальных окраинах усиливались в связи с тем, что в российской армии сражались представители почти всех народов империи. Кроме того, власти пошли на создание регулярных и добровольных национальных частей в составе российской армии. Всего в первые два года войны в составе российской армии воевали финские (добровольцы), польские, латышские части, татарский (азербайджанский) кавалерийский полк, кавалерийская дивизия из народов Северного Кавказа, грузинские и армянские добровольческие части[16].

Необходимость создания своих воинских частей весной 1915 г. обсуждалась и в эстонской демократической печати. С таким предложением к лифляндскому губернскому правлению обратился юрист и издатель газеты «Postimees» («Почтальон») Яан Тыниссон. Предполагалось сначала использовать национальные части для оборонительных работ, а при приближении немецких войск и непосредственно в военных действиях. За создание таких частей выступила и русскоязычная пресса в Эстляндской губернии (газеты «Ревельские Известия», «Ревельский вестник»), обвинившая эстонцев в отсутствии патриотизма. Однако эстонская общественность в подавляющем большинстве была тогда против национальных частей, не считая нужным таким образом проявлять свои патриотические чувства. К тому же фронт в тот момент находился далеко от Эстляндии и Северной Лифляндии, и перед эстонцами не стоял вопрос о защите своей земли. К рассмотрению этого вопроса вернулись в конце лета 1916 г. из-за опасения, что германские войска могут вторгнуться на этнические эстонские территории. Но тогда германское наступление остановили, а к созданию эстонских частей приступили лишь в 1917 г.[17]

О том, что появление национальных воинских частей воспринималось как шаг к национальной автономии, свидетельствует пример с латышскими стрелковыми батальонами. Для согласования вопроса об их формировании латышская делегация ездила в июле 1915 г. в ставку Северо-Западного фронта. Выступая после возвращения в Петроград перед латышской общественностью, один из членов делегации — депутат IV Государственной думы Янис Голдманис — заявил, что командующий фронтом генерал М. В. Алексеев[18] с пониманием отнёсся к идее предоставления латышам «широкого самоуправления» после окончания войны[19].

 Правда, решение властей о создании национальных частей, вопреки тому, как это воспринимали национальные элиты, было вызвано в первую очередь необходимостью постоянно пополнять армию свежими силами. Добровольческие части не всегда были хорошо подготовлены в военном отношении. Но среди соплеменников военнослужащие-«инородцы» воевали лучше, особенно если приходилось защищать их этнические территории.

Поддержка национальных элит была необходима властям империи и в связи с намерениями Германии и её союзников обострить национальные проблемы в России. Германия, Австро-Венгрия и Турция активно вели антироссийскую пропаганду среди народов национальных окраин Российской империи. Германия поддерживала сепаратистские силы в Финляндии и Грузии, где были группы, выступавшие за полную независимость их народов от России. После начала войны грузинские эмигранты создали «Комитет независимости Грузии». В 1915 г. представитель комитета Г. Мачабели, прибыв в Грузию, предлагал при поддержке Германии начать войну против России. А в 1916 г. Комитет опубликовал доклад «Права грузинского народа», в котором обращался к мировой общественности с просьбой помочь Грузии в восстановлении нарушенных Россией условий Георгиевского трактата 1783 г.[20]

Турция проводила подрывную работу среди населения Азербайджана и Средней Азии. Как полагают историки, восстания в Средней Азии в 1916 г., начавшиеся после объявления о мобилизации местного населения в царскую армию, проходили не без участия турецких и германских эмиссаров[21].

В Галиции с самого начала войны был сформирован легион украинских сечевых стрельцов, присягавших на верность Австро-Венгрии и Украине (подразумевалась независимая от России Украина), что было чрезвычайно опасно для Российской империи на фоне национальных выступлений в украинских губерниях страны[22]. В Финляндии прогермански настроенные представители финской элиты начали тайный набор в германскую армию[23].

Польская элита и в Австро-Венгрии, и в России выдвигала требования по созданию единого государственного образования. В августе 1914 г. в Австро-Венгрии началось формирование Польского легиона. В августе 1915 г. после занятия территории Польши германскими и австрийскими войсками оккупационные власти дали согласие на введение некоторых элементов национально-культурной автономии (преподавание на польском языке в школах, создание национальной высшей школы и др.). 5 ноября 1916 г. Германия и Австро-Венгрия подписали акт («акт двух императоров») о создании на территории Царства Польского Российской империи конституционной монархии, тесно связанной с двумя государствами-основателями[24]. Очевидно, что решения российских властей в польском вопросе были непосредственно связаны с борьбой за польское общественное мнение.

К концу 1915 г. на занятой германской армией части западных территорий Российской империи (Курляндии, Литвы, белорусских земель в районе между Белостоком и Гродно) был установлен оккупационный порядок Ober-Ost. В латышской части Курляндской губернии (Курземе) оккупационная администрация, состоявшая из местных немцев, продолжила проводить политику онемечивания населения, начатую после революции 1905–1907 гг.[25] Немецкий язык насаждался как обязательный для общения в губернии. Под жёсткий контроль администрации были поставлены школы, в которых детей начали массированно обучать немецкому языку, с целью заменить им разговорный латышский. Были закрыты латышские общества, ограничено распространение прессы на латышском языке. В других же районах Ober-Ost’а германская администрация поддержали культурную деятельность представителей нерусских национальностей, пытаясь таким образом завоевать их симпатии в противопоставление политике русификации[26].

В самой Российской империи в 1915–1916 гг. из западных районов в глубь страны отправились около двух миллионов беженцев белорусов, поляков, латышей, литовцев и др. Правительство рассматривало национальные элиты, возглавившие национальные благотворительные организации, как необходимое связующее звено в решении проблем беженцев.

Так что имперские власти, заинтересованные в сохранении лояльности нерусских народов, должны были проводить национальную политику таким образом, чтобы нейтрализовать недовольство и элит, и широких народных масс, особенно там, где часть этнических земель была оккупирована противником.

Следствием надежды национальных элит на то, что их народам может быть предоставлено самоуправление на этнических территориях, стал законопроект об административных правах латышей и эстонцев в Прибалтийских губерниях («Законодательное представление о введении земских учреждений в Прибалтийском крае»), с которым 24 марта 1916 г. на заседании Думы выступил депутат Янис Залитис. Проект подписали 93 депутата Думы от всех национальных окраин и некоторых русских губерний. У проекта оказались сторонники в правящих структурах империи, но в итоге он был отвергнут большинством членов правительства и генералитета как не соответствующий интересам государства[27]. В качестве некоторой компенсации за отказ принять законопроект и для поднятия боевого духа латышских стрелков им 19 июля 1916 г. было разрешено в особых случаях исполнять национальный гимн, что раньше запрещалось[28].

Об основных положениях будущих автономий в национальной прессе много писали ещё до падения империи в феврале 1917 г. Естественно поэтому, что после свержения монархии для многих нетитульных народов Российской империи вопрос о национальном самоопределении был наиболее важным. По замечанию латышской газеты, от Временного правительства требовали самостоятельности во всех национальных районах Российской империи от финнов до бурят на Дальнем Востоке и до народов Туркестана[29].

Однако провозглашение России республикой произошло лишь спустя полгода, определение же формы государства было отложено до Всероссийского учредительного собрания. Программы решения национального вопроса в масштабах всей страны у Временного правительства не было. Одним из его первых указов было уравнивание в правах представителей всех наций и конфессий[30]. Но насущный вопрос о самоопределении народов на своих территориях начали решать лишь для Финляндии и Польши. Уже 7 марта 1917 г. было принято постановление о восстановлении действия конституции Великого княжества Финляндского и расширении прав работы сейма. Вместе с тем ограничения в правах управления сейма, введённые в 1904 г., должны были быть отменены только по окончании войны. При этом возврат к первоначальным положениям конституции Финляндии должен был произойти не автоматически, а после того, как сенат «войдет с соответствующими предложениями» в правительство. Вновь созываемому сенату, если того потребуют обстоятельства, будут переданы из правительства проекты основных законов[31]. То есть права сената были сформулированы нечётко; предполагалось, что окончательно статус Финляндии будет утверждён на Всероссийском учредительном собрании[32].

В начале марта было опубликовано воззвание Временного правительства к полякам, в котором говорилось, что русский народ признаёт «за братским польским народом всю полноту права собственною волею определить судьбу свою». Свободной Польше предстояло возродиться из трёх разрозненных частей. Но окончательно скрепить «новый братский союз и дать своё согласие» на изменение государственной территории России должно было Учредительное собрание[33]. Начала работать ликвидационная комиссия по выявлению имущества, принадлежавшего государственным и общественным учреждениям Царства Польского[34].

Очевидно, что решение польского вопроса, как и финляндского, диктовалось внешнеполитическими обстоятельствами. Причём Россия выступила сторонником создания единого свободного государства из всех польских земель, и этой новой Польше предлагался «новый братский союз»[35]. В условиях же продолжавшейся войны такой «братский союз», вероятно, предполагал военную помощь Польскому государству в освобождении земель, находившихся пока под властью Австро-Венгрии и Германии.

Вслед за поляками и финнами на изменения надеялись и другие народы бывшей империи. Но поскольку их требования не были столь актуальными для внешнеполитического положения России в условиях войны, они должны были каждый по отдельности отстаивать перед Временным правительством требования национального самоопределения. При этом до конца сохранялась надежда на провозглашение федеративной республики Всероссийским учредительным собранием, которое первоначально было назначено на октябрь 1917 г.

Важность национального движения для пролетарской революции в России подчёркивали и большевики. Сразу после падения монархии 1917 г. В. И. Ленин выступил за предоставление независимости Финляндии. Но в отличие от планов национально-демократических сил, стремившихся как минимум добиться широкой автономии в Российской федеративной республике, свою ближайшую задачу лидеры большевиков видели в создании социалистического пролетарского государства. Его лучшей формой, обеспечивавшей свободу народов, они считали  государство централизованное[36].

В рамках одной статьи невозможно рассмотреть варианты деятельности по достижению национальной государственности всех наций Российской империи[37]. Далее подробно остановимся на том, как разные политические силы в Латвии и Эстонии проводили в жизнь свои идеи о будущем национально-государственного устройства на их этнических землях.

Общим в истории латышей и эстонцев было то, что в прибалтийско-немецкой автономии, в которую входили Эстляндская, Лифляндская и Курляндская губернии, коренные народы практически не имели прав административного управления, а их права и возможности землепользования были ограничены сохранением помещичьего землевладения остзейского дворянства. Последнее определяло полуфеодальный характер отношений в деревне, несмотря на предпринимаемые полумеры по ограничению прав дворян-помещиков на распоряжение землёй и связанных с этим привилегий.

Разница в положении латышской и эстонской частей региона в годы войны заключалась в том, что почти все латышские земли были оккупированы германской армией ещё до Октябрьского переворота, а эстонские области германская армии заняла только в 1918 г., уже после победы большевиков.

Актуальный для региона «Остзейский вопрос» обострился в Прибалтийских губерниях с началом войны. Депутаты Государственной думы от прибалтийских немцев и значительная часть немецких землевладельцев поддержали российские власти, но были и те, кто приветствовал германскую армию. После начала войны в регионе, особенно в Латвии (в Лифляндской и Курляндской губерниях), имели место многочисленные случаи открытого негативного отношения коренного населения к здешним немцам, спровоцированные в том числе и поведением местных военных и гражданских властей. Появились статьи против местных немцев в национальной и русской прессе Прибалтийских губерний. Агрессивность в отношении немецкого населения усиливалась и в связи с появлением в Северной Латвии многих тысяч беженцев из Курземе. Власти империи выслали многих прибалтийских немцев в восточные районы страны. Тем не менее существовало опасение, что остзейцы могут стать «пятой колонной». В этих условиях перед властями встал вопрос об изменении политики в регионе в пользу коренных народов[38].

В интересах латышских и эстонских землевладельцев в 1915 г. Дума приняла закон «Об отмене особых поземельных прав владельцев дворянских вотчин в Прибалтийских губерниях», что расширяло возможности для торговли и предпринимательства коренного населения (закон вступил в силу 10 июля 1916 г.)[39]. Чтобы сгладить национальный конфликт в Эстляндской губернии, здешние немецкие землевладельцы были вынуждены искать контакты с лидерами эстонского национально-демократического движения, предложив им участвовать в органах самоуправления в губернии. Соответствующий законопроект был разработан в 1915 г. под руководством секретаря канцелярии комитета эстляндского рыцарства Б. фон Веттера-Розенталя и Константина Пятса (тогда — главного редактора газеты «Tallinna Teataja», или «Таллинский вестник»). Согласно законопроекту, функции самоуправления переходили из компетенции рыцарства к общему земскому собранию, состоявшему из 110 гласных. Но если учесть, что количество гласных распределялось поровну между фракциями крупных и мелких землевладельцев, то преобладание представителей от немецких помещиков становится очевидным. Подобный перекос предполагался и в исполнительных органах[40]. В результате уступки со стороны рыцарства эстонскому населению были минимальными и не удовлетворяли национально-демократические круги, которые продолжали отстаивать идею широкой автономии.

Вопрос о латышской автономии рассматривался осенью 1916 г. на собрании представителей национальной общественности, где основным докладчиком выступал Янис Голдманис[41]. Тогда же в газетах и журналах на примерах из мировой истории изучался вопрос о том, что такое государственная автономия, а также обсуждались возможные варианты латышской автономии в составе Российского государства. При этом проводилось чёткое различие между стремлением к автономии, которая должна была остаться в составе единого государства, и сепаратизмом. Были разработаны и основные положения будущей автономии. Причём латышские стрелковые части рассматривались в качестве начала будущих вооружённых сил автономии[42].

Остававшиеся в не оккупированной германской армией латышской части Лифляндской губернии помещики, в отличие от эстляндских, не предлагали лидерам латышей и эстонцев совместного участия в самоуправлении. Вместе с тем в 1915–1917 гг. латышская национальная элита приобрела большой опыт административно-хозяйственного управления, защищая интересы беженцев. Причём руководящая организация помощи беженцам — Латышский центральный комитет по обеспечению беженцев, имевший более 200 филиалов и ассоциированных с ним общественных структур по всей Российской империи, по роду своей деятельности был в определённом смысле народным правительством[43]. То есть сложились уже национальные структуры, которые могли быть преобразованы в органы управления будущей латвийской автономией.

После Февральской революции ожидание демократических реформ в России весьма скоро сменилось разочарованием во Временном правительстве. Вопрос о национальной автономии рассматривался всеми латышскими и эстонскими национально-демократическими партиями, выступавшими за создание Российской федеративной демократической республики, в которую Латвия и Эстония вошли бы на правах национально-административных автономий[44].

Против политической формы национальной автономии выступили лидеры эстонских большевиков во главе с Яаном Анвельтом, который, солидаризируясь с русскими большевиками, считал, что конечной целью революции должно стать единое пролетарское государство, а национальные государства приводят к раздроблению возможностей пролетариата[45]. Некоторые эстонские большевики высказывали мнение о необходимости объединения всех эстонских земель в одном национально-территориальном образовании в составе централизованного государства. Точно также за объединение трех латышских земель в одном территориальном образовании выступали латышские социал-демократы[46]. При этом большевики допускали отдельные элементы национально-культурной автономии в едином пролетарском государстве. А меньшевики представляли будущую национальную государственность латышей в форме широкой национально-территориальной автономии.

В резолюции латышских большевиков, опубликованной 29 апреля 1917 г. в газете «Cīņa» («Борьба»), нежелательность федеративной формы государства обосновывалась сложностями, как экономического развития, так и классовой борьбы пролетариата в таком государстве. В дальнейшем, после победы пролетарской революции, также предполагалось создать унитарное государство, хотя и с элементами культурной автономии наций[47]. Правда, среди большевиков были сторонники и других форм национальной автономии. Например, за право народов на политическую автономию в пролетарском государстве выступал Паулс Дауге[48]. Идею территориально-политической автономии Латвии поддерживал крупнейший латышский поэт Райнис (Янис Плиекшанс), который был близок большевикам по своим социально-политическим взглядам. Он считал, что латыши сначала должны создать свое национальную государственность, а потом уже сами решать судьбу Латвии либо в пользу независимости, либо как часть пролетарского государства. Свои взгляды Райнис излагал как в стихах, так и в аналитических статьях в прессе[49]. За что неоднократно подвергался резкой критике со стороны латышских большевиков, в первую очередь их лидера Петериса Стучки[50].

Прежде чем проводить политико-административные преобразования, необходимо было выделить из этнически смешанной Лифляндской губернии эстонские уезды и объединить все эстонские земли в единую административно-территориальную единицу. Кроме того, латыши требовали выделить историческую область Латгалию (Латгале) из состава Витебской губернии и объединить её с двумя другими историческими землями. На совещании 24 марта в Риге комиссия под председательством товарища министра внутренних дел Д. М. Щепкина, при участии комиссаров Временного комитета Государственной думы от латышей (Я. Залитиса, Я. Голдманиса) и эстонцев (Яана Рамота), а также других представителей национальной общественности, приняла решение разделить Лифляндскую губернию на латышскую и эстонскую части. Уезды, населённые эстонцами, были переданы Эстляндской губернии. Южная, латышская, часть губернии образовала отдельную губернию, за которой в русских документах осталось название Лифляндская, а в латышских документах она называлась Видземской[51].

Официальное подтверждение раздела Лифляндской губернии было включено в один документ с определением внутреннего устройства и порядка самоуправления Эстляндской губернии в новых границах (Постановление «О временном устройстве административного управления и местного самоуправления Эстляндской губернии») от 30 марта 1917 г. Пограничные территории со смешанным населением предполагалось разделить совместной согласительной комиссии. Притом уже тогда возникли споры из-за того, кому достанется г. Валка (Валг) с уездом, населённым латышами и эстонцами[52].

Ранее, 11–13 марта в Таллине (Ревеле) на заседании представителей самоуправления городов и уездов был выработан меморандум с требованием создания Эстонской автономии, который 18 марта представили Временному правительству. В поддержку национально-территориальной автономии 26 марта в Петрограде состоялась демонстрация, в которой участвовало до 40 тысяч эстонцев, включая и эстонских военнослужащих[53]. Опасаясь, что в ближнем от линии фронта тылу может оказаться нестабильный регион, Временное правительство согласилось на предоставление Эстонии временной автономии, хотя окончательное решение этой проблемы откладывалось до проведения общероссийского Учредительного собрания.

Постановление о временном самоуправлении (слово «автономия» не упоминалось) Эстляндской губернии, которое должно было действовать до начала 1919 г., было подписано Временным правительством 30 марта 1917 г. Согласно Постановлению, ликвидировались все существовавшие ранее органы власти в губернии. Управление Эстляндской губернией в границах всех эстонских земель возлагалось на губернского комиссара Временного правительства, имевшего двух помощников. Губернский временный земский совет, который при составлении проекта мыслился как верховный правящий орган в автономии, определялся как «состоящий при комиссаре». На уровне уездов должны были формироваться уездные земские советы, избираемые на основе всеобщих выборов. В выборах могли участвовать все жители автономии, достигшие 21 года. Выборы в Эстляндский губернский временный земский совет должны были быть двухступенчатыми: в сельской местности сначала выбирали выборщиков (один человек от 100 избирателей), а затем выборщики выбирали депутатов в Губернский временный земский совет по уездам (один представитель от 20 тысяч жителей). В городах выборы в Губернский временный земский совет должны быть проводиться отдельно от сельской местности, но также из расчёта один представитель на 20 тысяч избирателей или один представитель от маленьких городов[54]. Правда, были ограничения: избирательного права не имели те, кто прожил на территории данного избирательного округа менее года. Последних же было немало, поскольку люди часто меняли местожительства из-за поисков работы.

Принятие Постановления 30 марта было обставлено властями как огромное достижение в решение проблемы эстонской автономии. 9–10 апреля Таллин посетила делегация Временного правительства во главе с А. Ф. Керенским — тогда министром юстиции. Делегация присутствовала на торжественном собрании эстонской общественности, на котором было подтверждено желание эстонцев остаться в составе Российской демократической республики[55].

Появление Эстляндского губернского временного земского совета, выражавшего интересы эстонского населения, было важно для развития эстонского самоуправления. Однако совет либо принимал все свои распоряжения и шаги по управлению губернией вместе с губернским комиссаром, либо его самостоятельные решения должны были утверждаться комиссаром. Иначе говоря, полномочия Эстляндского губернского временного земского совета были весьма ограничены. Губернский комиссар после утверждения документов предоставлял их в Министерство внутренних дел. То есть деятельность самоуправления находилась под полным контролем правительства. В Постановлении ничего не говорилось о волостном устройстве и о том, как строить волостное управление. Хотя именно волость являлась местом проживания большинства эстонцев и была тесно связана с землепользованием и землевладением. Временное устройство Эстляндской губернии было рассчитано до 1919 г.

Безусловно положительным было разрешение использовать эстонский язык в местных органах управления, хотя сохранялась возможность обращения на русском и немецком языках, поскольку на территории будущей автономии проживали и носители этих языков. Положительным было и то, что губернским комиссаром стал один из лидеров эстонского национально-демократического движения Яан Поска. Это существенно повышало возможности Временного земского совета в управлении губернией.

Подготовка к выборам началась сразу же после утверждения проекта правительственной комиссией, хотя не было официальной публикации Постановления, после которой должно было начаться проведение реформы. Собрание в Таллине 9–10 апреля официально не могло заменить публикацию. Кроме того, не были опубликованы также необходимые в законоприменительной практике правила проведения реформы, которые должны были дать более полное и подробное представление о содержании, порядке исполнения и результатах преобразований. То есть помимо того, что предлагаемые изменения вызвали недовольство у эстонской общественности из-за ограниченности предоставленных самоуправлению прав, существовало ещё и ощущение, что власти хотели не столько ввести самоопределение в губернии, сколько уничтожить структуры остзейской дворянской автономии.

Выборы в Губернский временный земский совет начались уже весной, но только в сельской местности. Из-за спешки и плохой подготовки проведения выборов в них приняло участие менее трети потенциальных избирателей. Выборы в городах состоялись только в сентябре–октябре. Поэтому первое свое заседание 1 июля 1917 г. Эстляндский губернский временный земский совет провёл в урезанном составе. В нём оказались представители разных политических сил, в том числе и пять большевиков. Они начали предпринимать шаги, противоречившие работе новых органов самоуправления. В частности, они сразу же выступили против назначения на должность губернского комиссара Я. Поски[56]. Однако влияние их на работу совета было не слишком заметным.

Без участия делегатов от городов говорить о представительстве в совете интересов городского населения не приходилось. А исполнительный орган совета — Временная земская управа Эстляндской губернии — был избран только спустя три недели[57].

Естественно, что подобный ограниченный характер полученного самоуправления не мог удовлетворить национально-демократические силы Эстонии. Так что партии национально-демократической ориентации уже весной начали разрабатывать основы конституции эстонской автономии в составе федеративной России. Объединителем национальных сил в этом вопросе выступила Эстонская демократическая партия во главе с Яаном Тыниссоном и Пээтером Пыльдом. 1 мая 1917 г. газета «Postimees» напечатала список требований в связи с созданием широкой автономии. Были сформулированы положения о всеобщих гражданских свободах, об основах государственности, о построении суда, о землеустройстве и социальных правах населения. Верховным органом власти в Эстонии должно было стать Национальное собрание. Эстония рассматривалась как полноправный член будущей Российской федерации. Выдвигались требования демократизации всех сфер жизни общества и введение эстонского языка как основного языка в автономии[58].

Ограниченность утвержденного 30 марта эстонского проекта, который мог рассматриваться лишь как первый шаг к настоящей автономии, отмечалась и в латышской прессе[59]. Тем не менее даже такой успех эстонских демократов давал надежды на возможность получения прав самоуправления в Латвии. Правда, было ясно, что в тот момент можно было рассчитывать лишь на самоуправление, а не на широкую автономию. Но и самоуправление позволило бы решить первоначальные задачи по обеспечению впоследствии перехода к политическому оформлению латвийской государственности в форме широкой автономии. Первый проект конституции Латвийской автономии в составе Российского государства был разработан ещё до падения монархии и опубликован 1 апреля 1917 г. в журнале  «Tauretājs» («Трубач»)[60]. Но очевидно, что подобный проект в тех условиях был бы отвергнут правительством. Соответственно, следовало ориентироваться на то, что смогли получить от власти эстонцы.

Главным достоинством эстонского проекта лидеры латышских национальных демократов считали признание Временным правительством единого Эстонского территориально-административного образования[61]. Латышский проект также предполагал объединение трех исторических областей, хотя на практике оно могло состояться лишь после освобождения Курземе (Курляндской губернии) от германских войск. Объединителем же латышских областей должна была выступить Видземе как регион, остававшийся тогда ещё не оккупированным германскими войсками.

Ещё 12–13 марта 1917 г., состоялось собрание представителей Видземе, на котором был избран Видземский временный земский совет. На собрании присутствовали и делегаты других исторических областей, в том числе представители оккупированной Курземе (Курляндской губернии), а также организаций беженцев родом из разным областей Латвии. Так что Я. Голдманис, один из инициаторов собрания, характеризовал его как первое Латвийское учредительное собрание[62].

Единогласно решение о единой Латвийской автономии было принято и на собрании представителей Курземе, избравших Курземский временный земский совет. В связи с оккупацией Курземе собрание проходило 25–28 апреля в Тарту. Правда, в самой оккупированной Курземе ещё в марте 1917 г. местный ландтаг обратился к Вильгельму II с просьбой присоединить область к Германии. А 21–22 сентября 1917 г. там же прошло заседание другого Курземского земского совета (без участия представителей области, находившихся за линией фронта) со значительным преобладанием прибалтийско-немецких помещиков. На нём также было принято решение ориентироваться на Германию. Однако представители Курземе за пределами оккупированной зоны этого решения не признавали[63].

В Латгале (Латгалии) по вопросу о присоединении к единой Латвии существовали сильные разногласия; часть лидеров области Латгале требовали создания отдельной автономии, учитывая различия в языке (латгальский диалект, в настоящее время признан отдельным языком балтийской группы[64]), и в историческом развитии. Все же Первый конгресс латгальских городов и волостей 26–27 апреля принял резолюцию о присоединении Латгале к единой Латвийской автономии[65].

Проект самоопределения для Видземской (латышской Лифляндской) губернии, который в дальнейшем предполагалось распространить на все латышские земли, разрабатывался специальной комиссией Временного земского совета с конца марта. В Петроград же латышская делегация привезла проект в конце мая — в те дни, когда в правительстве обсуждали новую реформу земского устройства в России. В связи с этим до латышской делегации дошла информация, что правительство хочет распространить на Балтийские губернии общероссийское положение о земском устройстве, а утверждённый 30 марта проект для Эстонии следует рассматривать лишь как декретное распоряжение правительства, не имеющее законодательной силы.

Стало понятным, почему Постановление 30 марта сразу не сопровождалось публикацией правил о введении его в действие. В создавшейся обстановке обсуждение проекта самоопределения Видземе началось с бурных дебатов между правительственной комиссией и делегациями латышей и эстонцев. Латышские и эстонские делегаты заявили, что у них нет полномочий обсуждать вопрос о земском устройстве, и пригрозили уйти с заседания. Во избежание большого скандала и последующих проблем в важном военно-стратегическом регионе проект эстонского самоопределения был оставлен в силе и дополнен необходимыми разъяснениями. Был также рассмотрен и утверждён проект самоопределения Видземе[66].

В результате 22 июня был опубликован Указ о введении в действие Постановления 30 марта о временном устройстве местного самоуправления Эстляндской губернии. В добавление к Постановлению 30 марта в Указ включили статьи о порядке выборов волостного схода, волостном управлении и имуществе, а также статьи о дорожных и прочих повинностях и сборах, возлагаемых на сельское население. Тогда же опубликовали и Правила введения самоуправления для Эстляндской губернии[67].

22 июня датируются также Постановление о временном устройстве административного управления и местного самоуправления Лифляндской и Курляндской губерний и Правила введения самоуправления для Лифляндской губернии[68]. Вопреки надеждам латышей, а также вопреки названию Постановления (для Лифляндской и Курляндской губерний), в документе ничего не говорилось об объединении латышских областей. Статьи Постановления предназначались только для Видземе. Лишь в конце документа было сказано, что всё в нём прописанное должно быть с некоторыми изменениями распространено и на Курляндскую губернию, для которой будут составлены и особые правила для введения в действие[69]. О том, что Видземе и Курземе составят одно территориально-административное образование, сказано не было.

В присоединении же Латгале (Латгалии) комиссия Временного правительства отказала, сославшись на то, что исторические условия развития этой области сильно отличались от Видземе и Курземе, а кроме того, среди населения значительный процент составляли представители других национальностей[70].

В отличие от эстонского латышский проект предполагал прямые выборы во все советы всех жителей не моложе 20 лет, проживавших в данной местности. При этом срок проживания на одном месте не был ограничен. Один депутат избирался от 15 тысяч человек, а не от 20 тысяч, как в эстонском проекте. То есть предполагалось более широкое представительство коренного населения в органах самоуправления.

Губернский временный земский совет Видземе определялся как действующий не при губернском комиссаре (как в эстонском Постановлении), а наравне с комиссаром. Губернский совет устанавливал вместе с губернским комиссаром (а не губернский комиссар вместе с советом, как в эстонском проекте) ответственность уездных советов в области земского самоуправления, административного управления и местных сборов. То есть предполагался бóльший, чем в Постановлении для Эстляндской губернии, вес Виземского временного земского совета в решении внутренних дел губернии. Правда, видземский губернский комиссар имел такие же права в объявлении выборов и в связях с правительственными учреждениями, что и Эстляндский совет. В Правилах введения постановлений для обеих губерний различий в главенствующей роли губернского комиссара над советом не было.

Губернским комиссаром был назначен Андрейс Приедкалнс, а его помощником — Карлис Улманис[71]. Основным языком общения в Видземе становился латышский, хотя допускалось обращение в административные органы на русском и немецком языках.

По утверждённым правилам, выборы в Губернский и уездные советы Видземе и начало их работы назначались на конец августа. Но на самом деле функции Губернского совета уже выполнял избранный в марте 1917 г. Видземский временный земский совет, в который входили представители разных социальных групп латышского общества. Работа совета стимулировалась постоянным бурлением в обществе. Большое значение имели проходившие летом съезды латышских беженцев и учителей, напрямую связанных с развитием латышской нации. Рассматривались аграрные, школьные и другие проблемы[72]. В начале июля на заседании правления Видземского временного земского совета была избрана комиссия для организации выборов[73].

В документах о самоопределении для эстонцев и латышей не упоминалось о последующем утверждении их на Всероссийском учредительном собрании. Тем не менее неудовлетворенная полученными условиями самоопределения латышская и эстонская демократическая общественность, впрочем как и широкие круги других народов бывшей империи, ждали созыва Всероссийского учредительного собрания, надеясь, что на нём Россия будет провозглашена федеративной республикой. Но заявление властей о том, что этот вопрос действительно будет рассмотрен на Всероссийском учредительном собрании, отсутствовало. К тому же уже 9 августа Временное правительство опубликовало решение о переносе выборов в Учредительное собрание на 28 ноября, поскольку во многих регионах страны подготовка ним ещё не началась[74]. Неопределенность будущего вызывала раздражение и накаляла ситуацию в стране. Появились мнения о необходимости полного отделения национальных районов от России, хотя летом всё же преобладали надежды на автономии.

3–4 июля на Эстонском национальном конгрессе, в котором приняли участие представители разных политических партий (кроме большевиков и эсеров) было принято решение о том, что для развития Эстонии предпочтительнее оставаться в Российской демократической федеративной республике на правах административной национально-территориальной автономии[75]. Аналогичное решение было принято ещё в июне на съезде эстонских военнослужащих. Подобные же постановления приняли в начале октября на съезде Радикально-демократической и Социально-демократической (без большевиков) партий[76]. Правда, после захвата Риги германской армией и появления прямой угрозы оккупации эстонских островов на закрытом заседании Земского совета Эстляндской губернии 25 августа был рассмотрен вопрос о возможности полного отделения Эстонии от «смертельно больной» России[77]. Но в конце августа сторонников автономии оказалось больше.

В сентябре 1917 г. на Национальном конгрессе в Таллине было подтверждено требование образования Эстонской автономии как равноправного члена в составе Российской федеративной республики. Всероссийского учредительного собрания, где утвердили бы Эстонскую автономию, ждали как последнего этапа революции[78].

Летом 1917 г. за полное отделение Латвии от России выступили члены Национально-демократической партии, в основном представлявшие творческую интеллигенцию и юристов[79]. Однако лидеры национально-демократического движения, имевшие опыт государственной политической и экономической деятельности — депутаты Государственной думы разных созывов (Я. Голдманис, Я. Залитис, Янис Чаксте), были настроены на последовательные переговоры с Временным правительством и на создание федеративной России. Исходя из собственного опыта, они лучше понимали сложности, с которыми столкнётся Латвия в случае полного отделения от России.

На совещании всех латышских партий и организаций, состоявшемся в Риге 30 июля, была принята резолюция, провозглашавшая: 1) латыши, как и другие народы, имеют право на полное самоопределение; 2) в составе единой Латвии должны быть объединены три исторические этнические области; 3) Латвия должна стать автономной частью Российской демократической республики[80].

Уже летом 1917 г. в Видземском временном земском совете была создана специальная комиссия, в задачу которой входила разработка основных пунктов проекта конституции Латвийской автономии. Проект был опубликован накануне Октябрьского переворота. При составлении документа за основу был взят упомянутый выше проект, напечатанный в журнале «Taurētajs» 1 апреля 1917 г.[81] В территорию автономии должны были войти исторические области Видземе, Курземе и Латгале. Жителям пограничных населённых пунктов с этнически смешанным населением предоставлялась возможность на референдумах решать вопрос о пограничной линии. Латвия виделась как широкая политическая автономия национально-территориального типа со всеми правами законодательной и исполнительной власти на своей территории и как равная составная часть федеративной Российской республики. Кроме того, в проекте конституции упоминались политико-административные и правовые функции, которые автономия должна была делегировать центральной власти[82].

Но усилия сторонников латвийской автономии наталкивались на постоянно усиливавшееся в массах влияние большевиков. Большевики не отказывались от сотрудничества с национально-демократическими силами (особенно в беженских организациях), последовательно вели борьбу за массы, готовя захват власти и создание единого пролетарского государства[83]. Рост их сторонников преимущественно среди социальных низов был вызван тяжёлым экономическим положением военного времени, особенно в связи с огромным наплывом беженцев. Активную агитацию большевики вели также в армии, где их влияние с весны 1917 г. значительно увеличилось. 16–17 июля 1917 г. был создан пробольшевистский Исполнительный комитет совета рабочих, солдатских и безземельных депутатов Латвии (Исколат)[84]. К концу лета большевики получили преимущество и в Исполнительном комитете латышских стрелков (Исколатстрел), образованном в конце марта 1917 г., хотя сначала большевики там были в меньшинстве. В стрелковых частях обсуждались вопросы об автономии Латвии, но стрелки в основном разделяли позицию большевиков по поводу создания единого пролетарского государства. Правда, ещё в сентябре Исколатстрел опубликовал несколько резолюций, в которых высказывалось требование о формировании российской армии по национальному принципу[85].

Авторитет большевиков среди населения в самой Латвии был выше, чем среди соплеменников, рассеянных по всей территории страны. В Латвии к концу лета они имели преимущество в Советах народных депутатов. А 13 марта большевики выиграли выборы в городскую Думу Риги. Правда, надо учесть, что в Риге тогда находились примерно 24 тысячи стрелков, участвовавших в выборах[86]. Кроме того, не исключено, что латыши голосовали за социал-демократов (бóльшую часть которых составляли большевики), поскольку видели в них защиту против сильной общины в городе местных немцев (они заняли на выборах второе место после социал-демократов) — очевидных сторонников германской армии.

Серьёзный удар по возможностям латвийского национального самоопределения был нанесен выборами в Губернский земский совет, в котором приняли участие и одержали победу большевики. Как и эстонские, латышские большевики, планировали через этот популярный в массах орган самоуправления саботировать создание латвийской автономии. Выборы состоялись 20 августа, но из-за начавшегося германского наступления в Риге они не проводились, но проходили в Рижском и других уездах Видземе. А 27 состоялись выборы в уездные земские советы. Явка избирателей в оба дня оказалась значительно меньше, чем рассчитывали национально-демократические партии, исходя из числа участников в состоявшихся ранее выборах в Думы уездных городов. За большевиков голосовали латышские стрелки из расположенных в Северной Латвии частей. Кроме того, перед выборами большевики, как писала газета их главных конкурентов — Латвийского крестьянского союза «Līdums» («Подсека»), изменили тактику и перестали открыто выступать против автономии Латвии[87]. Кроме того, в очень тяжёлых условиях войны избирателей в первую очередь привлекали конкретные лозунги большевиков об экономическом и социальном равенстве, а не проблемы национальной автономии. Как итог, по всем уездам в целом социал-демократы (преимущественно большевики) получили больше голосов, чем другие участвовавшие в выборах партии[88].

С избранием Губернского и уездных земских советов полномочия работавшего с марта Видземского временного земского совета, который был проводником идеи национальной автономии, закончились. Но несмотря на то, что новые Земские советы уже не могли рассматриваться как органы власти будущей автономии, лидеры национально-демократических сил, подавляющее большинство которых находились тогда в российских столицах, продолжали выступать с требованиями объединения латвийских областей и предоставления Латвии национально-административной автономии. Национально-демократические силы (Латышский крестьянский союз, занявший второе место на выборах 20 и 27 августа, Национально-демократическая партия — третье место на тех же выборах, и др.) по вопросу об автономии пользовались поддержкой меньшевиков и эсеров, имевших немало сторонников в народных массах[89].

За широкую автономию Латвии выступал также Национальный союз латышских военнослужащих, созданный летом 1917 г.[90] Позже, уже в ноябре, московское отделение этого союза выступило с требованием предоставления Латвии независимости и призвало начать за это борьбу. Осенью в Москве начало формироваться Объединение беспартийных латышских рабочих, которое поддержало демократическую республику и выступило в защиту своей «латышскости» в противовес пролетарскому интернационализму большевиков[91]. То есть идея создания национальной государственности пользовалась поддержкой среди латышей.

Несмотря на надежды народов страны, при провозглашении России демократической республикой 1 сентября 1917 г. не были отмечены её многонациональный характер и федеративное устройство. Рассматривая эту не удовлетворившую национально-демократические силы регионов страны ситуацию, надо учитывать, что сторонниками унитарного государства были русские конституционные демократы и представляемые их партией буржуазные круги страны, не говоря уже о русском дворянстве, черносотенцах и т. п. Против национальных автономий выступали и русские жители национальных окраин России[92]. Что касается второй власти в стране, возникшей после падения монархии, — Советов народных депутатов, то на национальных окраинах они поддерживали объединение в одном территориальном образовании разделённых между губерниями национальных территорий своих народов. Определение же политической формы национального образования как в русских, так и в национальных районах, зависело от партийной принадлежности или ориентации депутатов. В русских областях к концу лета 1917 г. имела место большевизация Советов народных депутатов. Соответственно, Советы принимали позицию большевиков, то есть выступали за создание единого пролетарского советского государства[93].

Иначе говоря, русская часть населения страны в массе своей по разным причинам не была готова к превращению России в федерацию. Даже если слова А. Ф. Керенского о том, что «Свободная Россия может быть только децентрализованной»[94], действительно соответствовали его взглядам на будущее страны, реальной поддержки по этому вопросу он в своём окружении не имел.

8–15 сентября в Киеве прошло Совещание представителей народов России («съезд порабощённых народов»), на котором присутствовали делегаты от партий и организаций разной политической ориентации из всех национальных районов страны. На нём подавляющим большинством голосов была принята резолюция «О федеративном устройстве Российского государства» с требованием признать Россию федеративной демократической республикой. Высказывалась надежда на то, что федеративное устройство Российской республики будет закреплено на Всероссийском учредительном собрании[95]. Против решения совещания выступили большевики, отстаивавшие в дебатах создание единой коммунистической республики. Но такая точка зрения не нашла поддержки у большинства делегатов[96].

19 сентября на приеме у А. Ф. Керенского латышская делегация среди прочих вопросов пыталась обсудить и объединение Видземе и Латгале. Но Керенский разговора на эту тему постарался избежать[97].

Официально выборная кампания во Всероссийское учредительное собрание началась в августе 1917 г., когда проводить выборы на оккупированной части латвийских земель было невозможно. В этой связи особое внимание национально-демократические лидеры уделяли голосованию сотен тысяч латышских и латгальских беженцев, разбросанных по всей территории Российской империи. При этом они добились того, чтобы предвыборный материал в местах массового расселения латышей по всей империи печатался по-русски и по-латышски[98].

В Эстонии большевики имели очень большое влияние в гарнизонах Тарту и Таллина и во флотских экипажах, а также среди безземельных и малоземельных крестьян. По вопросу о будущем Эстонии большевиков поддерживали левые эсеры[99]. Накануне Октябрьского переворота большевики получили преобладание в Ревельском (Таллинском) совете, а также в подавляющем числе Советов на территории Эстонии. Правда, реально судить о настроениях эстонцев по этим показателям сложно, поскольку среди военнослужащих, участвовавших в выборах, большинство составляли представители русского и других народов страны.

После Октябрьского переворота большевики стали единственной правящей партией в стране. Соответственно изменилось и соотношение возможностей большевиков и национально-демократических сил. Именно в это время национально-демократические силы при поддержке населения предприняли последние попытки заявить о своих правах на власть в Эстонии и Латвии и о создании высшего органа государственного управления.

После установления советской власти в Петрограде губернский комиссар Временного правительства Я. Поска вынужден был передать власть в Таллине Эстонскому военно-революционному совету во главе с Иваном Рабчинским и Виктором Кингисеппом.

Следующим шагом было наступление на национально-демократические структуры. 13 ноября председатель исполкома Эстонского военно-революционного совета заявил о роспуске Эстляндского губернского земского совета. В ответ 15 ноября Эстляндский совет объявил себя верховной властью в Эстонии до созыва Эстонского Учредительного собрания. Совет был переименован из Эстляндского губернского земского совета в Земский совет Эстонии. Создалась некая неопределенная ситуация, когда от участия во Всероссийском учредительном собрании официально не отказывались, но и не была принята декларация, которая подтверждала бы  намерение Эстонии стать частью Российской демократической федеративной республики[100]. Само изменение названия Земского совета символизировало своего рода разрыв с Россией и её губернским административным устройством[101].

После этого собрания в эстонской газетой «Postimees» была напечатана декларация Земского совета Эстонии об эстонской независимости. Согласно ей, вся власть в Эстонии переходила в руки Земского совета, который призывал жителей игнорировать распоряжения и приказы Исполкома рабочих и солдатских депутатов, как не имеющие ничего общего с эстонским народом. Причём, публикуя указанное сообщение, редакция газеты действовала вопреки приказу Исполкома, заявив, что на территории Эстонии вся власть принадлежит местным учреждениям самоуправления. А при попытке конфисковать тираж газеты едва не произошло вооружённого столкновения между посланными Исполкомом латышскими стрелками и прибывшими на защиту газеты эстонскими частями[102].

Фактически в Эстонии установилось двоевластие, хотя решающий голос был всё же у большевиков. При этом обе власти согласились провести Эстонское учредительное (конституционное) собрание 21–22 января 1918 г. Большевики согласились и на выборы (в ноябре 1917 г.) эстонской делегации на Общероссийское учредительное собрание.

После того как большевики взяли власть в стране, национально-демократические силы не питали больших надежд на установление в России федеративной демократической республики. Лозунг о создании независимой Эстонской демократической республики выдвинула на своем съезде 10–11 декабря 1917 г. Эстонская партия труда. Но Совет старейшин Эстонского Земского совета всё же надеялся осуществить план эстонской автономии в федеративной России, тем более что существовала угроза оказаться в полном подчинении у Германии. Хотя и в случае выбора независимости было очевидно, что Эстония сама не сможет преодолеть ни внешние, ни внутренние проблемы, которые неминуемо возникнут в новом государстве. К тому же эстонская национально-демократическая элита не имела опыта государственного управления. Поэтому рассматривалась возможность объединения с Финляндией, уже получившей независимость. Кроме того, члены Земского совета были направлены в страны Скандинавии и Западной Европы, чтобы выяснить возможные варианты поддержки Эстонского государства с их стороны в случае объявления независимости последнего[103].

Ещё в сентябре по инициативе лидеров латышского национального движения было решено создать Латвийский временный национальный совет (ЛВНС), который выработал бы единую позицию по вопросу об автономии объединенной Латвии на Всероссийском учредительном собрании. На конец октября было назначено Организационное собрание для формирования ЛВНС, на которое планировали избрать делегатов от исторических областей, всех политических партий, латышских стрелков, беженцев, а также от действовавшего с середины сентября в оккупированной Риге Демократического блока. Но из-за Октябрьского переворота Организационное собрание смогли провести лишь 16–18 ноября 1917 г. в Валке, уже в условиях большевистской власти в Видземе. На нём утвердили состав Временного национального совета и приняли Декларацию об образовании единой автономной демократической Латвии в границах трех исторических областей Видземе, Курземе и Латгале. Было принято также решение о подготовке к Латвийскому учредительному собранию.

Хотя речь на собрании шла лишь об автономии Латвии в составе России, в сложившихся политических условиях не исключалось и создание в дальнейшем независимого Латвийского государства. На одном из первых заседаний Временного национального совета было решено послать делегацию за границу, чтобы выяснить, как в западных странах отнесутся к независимой Латвии и можно ли ожидать от них поддержки, в том числе и против планов Германии включить всю территорию Латвии в зону своего господства[104]. О необходимости образования независимого Латвийского государства в конце ноября заявил и один из лидеров национально-демократических сил Зигфридс Анна Мейеровицс[105].

Против национально-территориальной автономии на Организационном собрании выступили большевики, бывшие тогда уже правящей партией в стране[106]. Власть большевиков на не оккупированной части Латвии держалась в основном благодаря поддержке армии. Большевики пользовались большим влиянием в стоявшей в Видземе 12-й армии, а также в 1-й и 5-й армиях, расположенных в Латгале, то есть могли опереться на военную силу для удержания своей власти. Вместе с тем Временный национальный совет имел здесь поддержку у местного населения. Чтобы полностью нейтрализовать влияние Временного национального совета, большевики провели 16–18 декабря в Валмиере съезд Советов рабочих, стрелковых и безземельных депутатов, на котором была провозглашена советская власть в Латвии и объявлено о создании Латвийской советской республики. Причём последняя была не только признана декретом СНК Советской России, но к Латвийской советской республике была присоединена выделенная из Витебской губернии Латгале. Иначе говоря, советское правительство учло стремление латышей к объединению и сделало то, от чего отказывалось Временное правительство. Правда, значительная часть латгальской интеллигенции, поддерживавшая создание единой Латвии, не приветствовала присоединение Латгале именно к советской Латвийской республике[107].

 Большевики выступили против выборов на Латвийское учредительное собрание. А едва ли не первым актом новой власти было закрытие демократических газет «Līdums» и «Laika Vēstis» («Вести времени»), оценивавших действия большевиков как начало конца демократии[108]. Был распущен и Временный национальный совет.

 Хотя было уже достаточно ясно, что у большевиков и национально-демократических лидеров имеются разные представления о дальнейшей судьбе Латвии, оставалась ещё слабая надежда на Общероссийское учредительное собрание как на высшую стадию развития русской революции[109].

Ещё в преддверии Общероссийского учредительного собрания представители разных национальных партий приняли предложение членов «Союза защиты Учредительного собрания» (в него входили в основном правые эсеры, также меньшевики, народные социалисты, кадеты и представители других организаций) о возможной защите Учредительного собрания военными силами «военных дружин национальных меньшинств». Прийти к единому решению не удалось. Описывавший это событие правый эсер Борис Соколов называет его курьёзным и анекдотичным по своему замыслу[110]. Но сам факт таких переговоров указывает на то, что национальная элита рассматривала национальную территориально-административную автономию в составе федеративный демократической России как наиболее удобный вариант существования для своих наций. Кроме того, это обстоятельство свидетельствует в пользу предположения, что если бы Временное правительство вовремя объявило о создании демократической федеративной республики с разработкой основных положений конституции на Учредительном собрании, то оно могло бы получить политическую и военную поддержку наций по укреплению своей власти.

Выступившие 5 января 1918 г. на Учредительном собрании представители от Эстонии (Ю. Сельмаа от Эстонского земского совета) и Латвии (Я. Голдманис от ЛВНС) первостепенной задачей Российской демократической республики считали освобождение занятых германской армией эстонских островов и областей Латвии. По словам Ю. Сельмаа, после освобождения островов эстонцы подтвердят на своём Национальном учредительном совете право на самоопределение и намерение «мирного сожительства с братским народом Великороссии». Я. Голдманис, в свою очередь, говорил о необходимости объединить все латышские области и об искреннем стремлении латышского народа «к политической свободе и автономии Латвии»[111].

Разгон большевиками Учредительного собрания 6 января 1918 г. поставил точку в планах национально-демократической элиты нетитульных наций империи образовать свои автономии в составе Российской федеративной демократической республики и ознаменовал окончательный распад многонационального Российского государства. Большевикам потребовались огромные силы для восстановления большей части территории бывшей империи военным путем.

Вместе с тем отказ большевиков от прежних намерений создать единое пролетарское государство, образование ими федеративного (союзного) советского государства (хотя и при всестороннем контроле из центра федерации), свидетельствует о том, что идея широкой автономии поддерживалась разными социальными слоями бывших национальных окраин Российской империи. Курс национально-демократических лидеров народов страны на независимость с конца 1917 г. был вызван стремлением отделиться не от Российского государства как такового, а именно от нового коммунистического государства. В свою очередь, развитие национальной идеи в среде нерусских народов страны в 1917 г. позволяет судить об упущенных возможностях Временного правительства, изначально не готового (как не было в основном готово и русское общество) к реформированию многонационального Российского государства в федеративную республику.


Список литературы

Андреева, Н. С. Статус немецкого дворянства в Прибалтике в начале XX века / Н. С. Андреева // Вопросы истории. — 2002. — №2. — С. 56–57.

Аренс, О. Прибалтика: Эстония и Латвия / О. Аренс, Э. Эзергайлис // Критический словарь русской революции : 1914–1921. — Санкт-Петербург : Нестор-История, 2014. — С. 644–652.

Армянское добровольческое движение // Русские источники о геноциде армян в Османской империи. 1915–1916 годы : сборник документов и материалов. — Ереван : «Арересум»-АНИ, 1995. — Вып. I / сост. Г. А. Абраамян, Т. Г. Севан-Хачатрян. — С. 96–97. — URL: http://www.genocide.ru/lib/abrahamyan/75-87.htm#80. — (30.12.2018).

Бартеле, Т. Судьба латышских национальных организаций Москвы в условиях большевистской власти. 1918-1922 годы / Т. Бартеле // Россия и Балтия. — Москва : Весь Мир, 2017. — Вып. 8. Новый мир на развалинах империи. — С. 108–128.

Бахтурина, А. Воззвание великого князя Николая Николаевича к полякам 1(14) августа 1914 г. / А. Бахтурина // Acta historica Klaipedensis. — 2015. — Vol. 31. — С. 46–72.

Бахтурина, А. Ю. Изменение административных границ Прибалтийских губерний весной-летом 1917 г. / А. Ю. Бахтурина // Вестник РГГУ. Серия «Политология. История. Международные отношения. Зарубежное регионоведение. Востоковедение» . — 2017. — №4 (10). — Ч. 2. — С. 177–185.

Бахтурина, А. Ю. Окраины Российской империи: государственное управление и национальная политика в годы Первой мировой войны (1914–1917 гг.) / А. Ю. Бахтурина. — Москва : РОССПЭН, 2004. — 388 с.

Брейдак, А. Б. Латгальский язык / А. Б. Брейдак // Языки мира. Балтийские языки. — Москва : Academia, 2006. — С. 193–213.

Вортман, Р. «Официальная народность» и национальный миф российской монархии XIX века / Р. Вортман // РОССИЯ / RUSSIA. — Москва : ОГИ, 1999. — Вып. 3 (11). Культурные практики в идеологической перспективе. Россия, XVIII — начало XX века. — C. 233–244.

Ганин, А. В. Кровавые уроки шестнадцатого года : восстание 1916 г. в Семиреченской области / А. В. Ганин // Журнал российских и восточноевропейских исторических исследований. — 2016. — № 1 (7). — С. 94–125.

Граф, М. Эстония и Россия 1917–1991 : анатомия расставания / М. Граф. — Таллинн : Argo, cop., 2007. — 536 с.

Грязин, И. Н. Юридическая дата рождения Эстонской демократической республики (теоретическая постановка проблемы) / И. Н. Грязин, М. П. Руус // Теоретические проблемы истории права : Studia juridica II. — Тарту : Тартуский государственный университет, 1989. — С. 116–117. — (Ученые записки Тартуского государственного университета. — Вып. 847).

Долбилов, М. В. Русский край, чужая вера : этноконфессиональная политика империи в Литве и Белоруссии при Александре II / М. В. Долбилов. — Москва : НЛО, 2010. — 1000 с.

Зеттерберг, З. История Эстонской республики / З. Зеттерберг. — Таллинн : KPD, 2013. — 399 с.

Имперская политика России в Прибалтике в начале ХХ века : сборник документов и материалов / Сост. Т. Карьяхарм. — Тарту : Eesti Ajalooarhiiv, 2000. — 402 с.

Исколастрел // Военный энциклопедический словарь. — Москва : Военное издательство Министерства обороны Союза СССР, 1986. — 863 с.

История Азербайджана / Ред. Д. Б. Гулиев. — Баку : Элм, 1979. — 304 с.

История армянского народа : c древнейших времен до наших дней / под ред. М. Г. Нерсисяна. — Ереван : Изд-во Ерев. ун-та, 1980. — 458 с.

Карьяхарм, Т. Э. Эстонская буржуазия, самодержавие и дворянство в 1905–1917 гг. / Т. Э. Карьяхарм. — Таллин : Ээсти Раамат, 1987. — 309 с.

Каспаравиичюс, А. Российский фактор в геополитической мысли литовского истеблишмента в первой половине ХХ века / А. Каспаравиичюс // Россия и Балтия. — Москва : Наука, 2015. — Вып. 7. Памятные даты и историческая память. — С. 253–274.

Комзолова, А. А. Политика самодержавия в Северо-Западном крае в эпоху Великих реформ / А. А. Комзолова. — Москва : Наука, 2005. — 380 с.

Крупников, П. Я. Полвека истории Латвии глазами немцев / П. Я. Крупников. — Рига : Авотс, 1989. — 315 с..

Лауринавичюс, Ч. Многовековое соседство: исторические связи Литовского и Русского государств в XIV–XX вв. / Л. Лауринавичюс, С. Роуэлл. — Вильнюс : LII Leidykla, 2009. — 63 с.

Масловский, Е. В. Мировая война на Кавказском фронте, 1914–1917 г. / Е. В. Масловский. — Москва : Вече, 2014. — 543 с.

Мейнандер, Х. История Финляндии / Х. Мейнандер. — Москва : Весь Мир, 2017. — 237 с.

Миллер, А. И. Язык, идентичность и лояльность в политике властей Российской империи / А. Т. Миллер // Россия и Балтия. — Москва : ИВИ РАН, 2004. — Вып. 3. Остзейские губернии и Северо-Западный край в политике реформ Российской империи : 2-я пол. XVIII–ХХ в. — С. 142–155.

Михалюк, Д. Литовско-белорусские отношения на территории OBER-OST в годы 1-й мировой войны (1915–1919) / Д. Михалюк // Россия и Балтия. — Москва : Весь Мир, 2017. — Вып. 8. Новый мир на развалинах империи. — С. 59–78.

Мiхалюк, Д. Беларуская Народная рэспублика ŷ 1918-1920 гг. : ля вытокаў беларускай дзяржаўнасці / Д. Мiхалюк. — Смаленск : Інбелкульт, 2015. — 496 с.

Назарова, Е. Л. Латышские педагоги в России / Е. Л. Назарова // Интеллигенция в многонациональной империи : русские, латыши, немцы : XIX — начало XX в. — Москва : ИВИ РАН, 2009. — С. 128–220.

Назарова, Е. Л. Переводы с латышского на русский в эпоху заката империи : 1914–1917 гг. / Е. Л. Назарова // Россия и Латвия в потоке истории : 2-я половина XIX — 1-я половина ХХ в. — Москва : Институт всеобщей истории РАН, 2015. — С.123–144.

Назарова, Е. Л. Латышский Исход 1915-1917 годов и национальная интеллигенция / Е. Л. Назарова // История. Электронный научно-образовательный журнал. — 2017. — Вып. 4 (58). Проблемы истории Скандинавско-Балтийского региона. — URL: http://history.jes.su. — (26.09.2018).

Назарова, Е. Л. Георг Розе — друг поэта Брюсова: фрагмент из истории создания общероссийского культурного пространства. 1914 г. / Е. Л. Назарова // Vēsture: avoti un cilvēki. — Daugavpils : Daugavpils Universitātes Akadēmiskais apgāds “Saule”, 2018. — Vol. XXI. — 268.–276. lpp. — URL: https://du.lv/wp-content/uploads/2018/01/Vesture_XXI_2018_internets.pdf. — (30.12.2018).

Национальный вопрос в программных документах политических партий, организаций и движений России, начало XX в. : документы и материалы / ред. И. В. Нам. Томск : Изд-во науч.-техн. лит., 1998. — 205 с.

Новикова, И. Н. Германия и проблема финляндской независимости : 1914–1918 гг. : дис. … канд. ист. наук / Ирина Николаевна Новикова. — Санкт-Петербург, 1998. — 20 с.

Ованесов, Б. Т. Армянская интеллигенция Российской империи в общественной жизни Северного Кавказа (конец XVIII — начало ХХ века) / Б. Т. Ованесов // Известия вузов. Северо-Кавказский регион. Общественные науки. — 2009. — № 6. — С. 44–48.

Папазов, А. В. Среднеазиатское восстание 1916 года и роль генерал-губернатора А. Н. Куропаткина в его подавлении / А. В. Папазов // Вестник Московского государственного областного университета. Серия «История и политические науки». — 2012. — № 2. — С.109–112.

Паюр, А. Эстонские национальные воинские части в русской армии / А. Паюр // Россия и Балтия. — Москва : Весь Мир, 2017. — Вып. 8. Новый мир на развалинах империи. — С. 34–58.

Революционное движение в России в сентябре 1917 : Общенациональный кризис. — Москва : Изд-во Акад. наук СССР, 1961. — 631 с.

Советская Латвия : Латвийская Советская Энциклопедия / гл. ред. П. П. Еран. — Рига : Латвийская Советская Энциклопедия, 1985. — 810 с.

Суни, Л. В. Самодержавие и общественно-политическое развитие Финляндии в 80–90-е годы XIX в. / Л. В. Суни. — Ленинград : Наука, 1982. — 158 с.

Суни, Р. Г. Национальная политика / Р. Г. Суни // Критический словарь русской революции : 1914–1921. — Санкт-Петербург : Нестор-История, 2014. — С. 617–623.

Таирова-Яковлева, Т. Г. Украинские земли в новое время (середина XVI — XIX вв.) / Т. Г. Таирова-Яковлева // История Украины. — Санкт-Петербург : Алетейя, 2015. — С. 100–259.

Таммисту, К. И. Под всполохом молний : о жизни и деятельности Я. Анвельта (1884–1937) / К. И. Таммисту. — Москва : Политиздат, 1989. — 270 с.

Тымовский, М. История Польши / М. Тымовский, Я. Кеневич, Е. Хольцер. — Москва : Весь Мир, 2004. — 542 с.

Широкорад, А. Б. Грузия : закавказский тупик? / А. Б. Широкорад. — Москва : Вече, 2010. — 414 с.

Широкорад, А. Б. Польша : Непримиримое соседство / А. Б. Широкорад. — Москва : Вече, 2011. — 437 с.

Шубин, А. В. Национальный фактор в революции (1917 год) / А. В. Шубин // Acta historica Klaipedensis. — 2015. — V. 31. — С. 120–132.

20. gadsimta Latvijas vesture / red. V. Bērziņš. — Rīgā : Latvijas vēstures institūta apgāds, 2000. — I.sēj. Latvija no gadsimta sākuma līdz neatkarības pasludināšanai. 1900–1918. — 869. Lpp

Ģermanis, U. Ceļā uz Latviju : raksti par mūsu vēsturi / U. Ģermanis. — Rīgā : Memento, 1993. — 252 lpp.

Kemps, F. Latgales likteņi / F. Kemps. — Rīgā : Avots, 1991. — 198 lpp.

Līgotņu, J. Zigfrīds Meierovics : mūžs, darbs, liktenis / J. Līgotņu. — Rīgā : Valters un Rapa, 2001. — 157 lpp.

Liulevicius, V. G. German-Occupied Eastern Europe / V. G. Liulevicius // A Companion to World War I / ed. by J. Horne. — Chichester ; Malden (MA) : Wiley-Blackwell, 2010. — P. 447–463.

Nazarova, E. Latvians in the Service Class of the Russian Empire / E. Nazarova // Russia on the Baltic : Imperial Strategies of Power and Cultural Patterns of Perception (16th–20th Centuries) / ed. K. Brüggemann and B. D.Woodwoth. — Wien ; Köln ; Weimar : Böhlau Verlag, 2012. — P. 331–343. — (Quellen und Studien zur Baltischen Geschichte 22).

Šiliņš, J. Zināmākais latvietis Petrogradā : Jāņa Goldmaņa politiskā darbība Krievijā un Latvijā / J. Šiliņš // Latvijas Arhīvi. — 2015. — № 3. — Lpp. 161–194. — URL: http://www.arhivi.lv/sitedata/ZURNALS/zurnalu_raksti/Silins_Zin161-196.pdf. — (30.12.2018).



Просмотров: 3544; Скачиваний: 756;

DOI: http://dx.doi.org/10.15393/j103.art.2018.1121